Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2

«Эй, ты, скажи уж чего-нибудь, а? Хотелось бы жить в таком вот городе, где все гниет и помирает, где по черным подвалам и чердакам, куда ни глянь, ползают лающие и блеющие монстры? А? Хочешь послушать, как каждой ночью завывают в церквях и в Тайном Ордене Дагона, хочешь узнать, кто это воет? Хочешь узнать, что вылезает из этого ужасного рифа в канун первого майского дня и Дня Всех Святых? А? Думаешь, старик совсем уже рехнулся, да? Что ж, сэр, позвольте сказать, что это еще не самое страшное!»

Персонаж Зедока Аллена создан под влиянием двух людей, одного реально жившего и одного вымышленного. Годы жизни (1831–1927) Джонатана Э. Хога, пожилого друга Лавкрафта из кругов любительской журналистики, в точности совпадают с годами жизни Зедока. Однако главным образом Зедок, по всей видимости, списан с Хамфри Латропа, старого доктора из романа Герберта Гормана «Место под названием Дагон» (1927), который Лавкрафт прочитал в марте 1928 года⁵⁸. Как и Зедок, Латроп был знатоком малоизвестных фактов об истории Леминстера, города на севере центральной части Массачусетса, где он проживал. И подобно Зедоку, он неравнодушен к выпивке – правда, предпочитает яблочную водку!

И все же события разворачиваются именно вокруг Олмстеда, что необычно для Лавкрафта как последователя космизма, однако в этой повести он блестяще показывает невыразимую трагичность судьбы Роберта, намекая при этом, что нечто страшное грозит всей планете. В «Тени над Инсмутом» Лавкрафт мастерски объединяет ужас внешний и внутренний. Многие обыденные детали, благодаря которым Олмстед выглядит более реальным и убедительным, в значительной степени заимствованы из характера самого Лавкрафта – особенно его страсть к экономным путешествиям по старинным местам. Олмстед каждый раз «ищет самый дешевый маршрут», чаще всего делая выбор, как и Говард, в пользу автобуса. Об Инсмуте он читал в библиотеке, а город исследовал с помощью карты и указаний от продавца из лавки – все это тоже взято из опыта Лавкрафта, который досконально изучал историю и топографию посещаемых регионов и неоднократно заглядывал в библиотеки, торговые предприятия и другие места за картами, путеводителями и фактами о городе.

Даже скромный обед Олмстеда в ресторане («Мне хватило миски овощного супа с крекерами») отсылает к режиму питания Лавкрафта, поскольку на еде он экономил и дома, и в поездках. Впрочем, и это еще не все. Персонажей Лавкрафта нередко (хотя зря) критиковали за то, что они не едят, не ходят в туалет и не вступают в долгие беседы, хотя давно уже стоило понять, что такой вид приземленного реализма не соответствовал авторским целям. Даже при написании повестей Лавкрафта волновало только одно (не считая правдоподобия событий и топографической достоверности) – строгое соответствие теории Эдгара По о единстве эффекта, для чего необходимо избавляться от всех слов, предложений и даже эпизодов, не имеющих непосредственного отношения к развитию сюжета. Таким образом, можно обойтись без описания приема пищи, ведь он никак не повлияет на развязку истории и только лишит ее атмосферы напряженности и неизбежности, старательно создаваемой Лавкрафтом. При этом важно отметить, что когда мы все-таки сталкиваемся с единственными героями, которые хоть что-то едят, – это Олмстед и Уилмарт из «Шепчущего во тьме», – то происходит это потому, что данный факт важен для сюжета: Уилмарта безуспешно пытались накачать, подсыпав ему снотворное в кофе, а в случае Роберта, поневоле застрявшего в Инсмуте, скромный обед помогает дополнить психологический портрет туриста, обеспокоенного зловещей обстановкой.

Больше всего противоречий вызывает впечатляющее превращение Олмстеда в конце повести, когда он не просто смиряется с жизнью в облике омерзительного гибридного существа, но и с энтузиазмом в нее окунается. Намекает ли таким образом Лавкрафт на то, что к Глубоководным, как и к существам из «Хребтов безумия», стоит относиться не с ужасом, а с сочувствием, ведь они не сильно от нас отличаются? Или же перемену в Роберте следует воспринимать как еще более пугающее событие? Последний вариант кажется мне более вероятным. «Преобразование» Глубоководных (в отличие от Старцев) не происходит постепенно, и наше отвращение, вызванное их физическим уродством, не сглаживается, когда мы узнаем об их интеллекте, храбрости или благородстве. Трансформация Олмстеда становится кульминацией повести и наивысшей точкой жуткого сюжета: нам показывают, что неотвратимо пострадало не только его тело, но и разум.