Лавкрафт: Живой Ктулху

Позже, когда она переехала в небольшую квартиру на нижнем этаже в доме на Энджелл-стрит, недалеко от пересечения с Батлер-авеню, я часто встречала ее в трамвае на Батлер-авеню и однажды, после множества настойчивых приглашений, пришла к ней в гости. Тогда уже считали, что она становится довольно странной. Мой визит был вполне приятным, но атмосфера в доме была сдержанной и закрытой, казалась какой-то таинственной, а миссис Лавкрафт без умолку говорила о своем несчастном сыне, который был столь омерзительным, что прятался от всех и не любил выходить на улицу, где люди таращились на него.

Когда я возразила, что она преувеличивает и что ему не следует считать себя таким, она с жалостью на меня посмотрела, словно я ничего не понимала… Безусловно, такая обстановка была подходящей для сочинения рассказов ужасов, но неуместной для взрослеющего юноши, который в более благоприятном окружении мог бы вырасти вполне нормальным гражданином.

Говард имел обыкновение выходить в поле за моим домом изучать звезды. Однажды вечером, ранней осенью, несколько соседских детей собрались посмотреть на него издали. Чувствуя жалость к нему из-за его одиночества, я подошла к нему и спросила о его телескопе, и он разрешил мне посмотреть в него. Но его язык был таким техническим, что я ничего не поняла…

Через какое-то время миссис Лавкрафт видели уже не так часто… Иногда, вечером в начале лета, заходя за угол отправить письмо, я видела на аллее в кустах около ее дома нервно двигающуюся темную фигуру, и я выяснила, что это была миссис Лавкрафт.

Я помню тетушек, которые часто посещали небольшой дом на Энджелл-стрит, как мне кажется, спокойных и твердых маленьких новоанглийских женщин, совершенно отличных от миссис Лавкрафт, хотя и она сама по себе была очень твердой личностью. Помню, как миссис Лавкрафт рассказывала мне о таинственных и фантастических созданиях, которые выскакивали во тьме из-за домов и углов, и как она дрожала и со страхом оглядывалась по сторонам, рассказывая мне об этом»[113].

Неудивительно, что Лавкрафт писал о «домах» с жуткой атмосферой, «которых все избегали»[114], когда он сам столь долго прожил в одном из таких домов. И нет необходимости искать какой-либо другой источник для лавкрафтовских злобных инопланетных существ, выжидающих, как бы искоренить господство человека на Земле, кроме как галлюцинации Сюзи с «таинственными и фантастическими созданиями».

Ощущение населенности дома привидениями не изменилось и через несколько лет, когда Лавкрафт начал выбираться из своей раковины. В сентябре 1917 года его товарищ по любительской прессе В. Пол Кук, печатник по профессии, навестил его в первый раз. Позже он вспоминал: «Мне надо было доехать из Нью-Йорка в Бостон, и я прервал свое путешествие с целью повидать Лавкрафта… Прибыв по адресу на Энджелл-стрит, которому позже суждено было стать самым известным адресом в любительской печати, я был встречен на пороге матерью и теткой Говарда. Говард всю ночь занимался и писал, только пошел спать, и его нельзя беспокоить ни при каких обстоятельствах. Если я доеду до гостиницы „Краун“, зарегистрируюсь там, получу номер и подожду, они позвонят, когда и если Говард проснется.

Мне необходимо было быть в Бостоне тем же вечером, и на Провиденс у меня оставалось около трех часов, но через полчаса отходил поезд, на который я мог бы успеть, если бы поторопился. Я представил себя слоняющимся по Провиденсу, пока его величество не будет готов принять меня! Я уже шел к тротуару и дверь почти закрылась, когда появился Говард в халате и тапочках. Разве это не В. Пол Кук и разве не понятно, что о его приезде надо было немедленно сказать? Он почти насильно втащил меня в дом мимо стражей ворот и отвел в свой кабинет. Даже тогда, когда Говард понял, что нужно отстаивать свои права, его желаниями управляли, хотя ему и позволили с величайшей неохотой и тревогой контактировать с грубым внешним миром. Ибо перечить ему истощило бы его силы. (Вообще говоря, мне не следовало использовать здесь слово „контактировать“. Говард его ненавидел. „Я надеюсь, – сказал я, – ты простишь меня за использование этого слова“. „Вообще-то нет“, – ответил Говард. Он не признавал изменение и естественное развитие нашего языка…)»

Позже Лавкрафт согласился с употреблением таких слов – по крайней мере, их употребление привередливыми писателями вроде Кэбелла и Уортон было полным основанием правильности английского языка. Кук продолжал: «В тот день я почти полтора часа выслушивал монолог – а точнее, лекцию. Говард лишь недавно услышал о любительской прессе… Как новичок, он, конечно же, знал о ней все… Каждые несколько минут мать Говарда, или его тетя, или обе вместе заглядывали в комнату, чтобы посмотреть, не упал ли он в обморок или не проявляет ли он признаков переутомления…»[115]