Лавкрафт: Живой Ктулху

Уилфред Талман, у которого была хорошая работа, имел причуду покупать массу одежды, которая ему затем надоедала, и он ее раздаривал. Он подарил Лавкрафту курортный костюм мышиного цвета, хотя Лавкрафт и колебался, принять ли его, поскольку «на нем рисунок, и поэтому он, возможно, слишком моложавый для старика». В конце концов он взял костюм, но отказался от светло-серого зимнего пальто взамен пальто 1909 года, которое он до сих пор носил. Оно «было таким моложавым, что его вид на мне был бы еще хуже, чем вид моей теперешней археологической реликвии…»[518].

Лавкрафт познакомился с другом Лавмэна, Леонардом Гайнором, работавшим в «Парамаунт Пикчерс» и проявлявшим интерес к его работам. Возможность продажи на экранизацию вряд ли была велика, но Лавкрафт предпочел не рисковать разочарованием от ее осуществления: «…Голые факты говорят, что ничего из моего никогда бы не подошло для его целей. Фильму требуется действие, в то время как моя специализация – атмосфера»[519].

Пятнадцатого июля Лавкрафт отправился в увеселительную поездку на автомобиле в округ Уэстчестер, на которую его пригласил его молодой друг Аллан Б. Грейсон. Машину вела мать Грейсона. В Ардесли они навестили кузину Грейсонов. Лавкрафт писал: «Эта кузина – теперь уже почтенная леди – стала отчасти полузатворницей и чудаковатой особой в результате чрезмерной родительской опеки в юности: у ее отца родилась мысль держать ее в строгом уединении, пока он не сможет найти ей мужа из немецкой знати. Это ему не удалось – и он умер, оставив запуганную и уже непривлекательную дочь в среднем возрасте, неприспособленную к жизни по причине ранней изоляции. После его смерти она быстро вышла замуж за обычного, полудеревенского и не очень-то образованного соседа, женившегося на ее деньгах, – и теперь чета там и живет, пожилая и чудаковатая, среди живописной красоты и архитектурной роскоши. Они не держат слуг, а в огромном доме закрыли все комнаты за исключением трех, проживая как отдыхающие и облачаясь в самые что ни на есть бесформенные и неописуемые одеяния»[520].

Не надо даже напрягаться, вчитываясь между строк, чтобы увидеть, что Лавкрафт осознавал параллели между несчастной леди и собой.

Остаток года Лавкрафт провел в Провиденсе, за исключением коротких поездок в Бостон, Плимут и Хартфорд. В Хартфорде он договорился о работе, за которую получил пятьдесят долларов, по корректуре книги о Дартмутском колледже, издававшейся компанией Ортона. (Это была та самая книга, что изменила его взгляд на колониальные времена.) В остальном же он был поглощен «призрачным авторством» и переработкой, письмами, чтением и прогулками.

Со своими корреспондентами Лавкрафт спорил о науке и религии. Мо он заявил, что бедой викторианской эпохи было то, что все ее лучшие умы ушли в науку, а для искусства никого не осталось – отсюда и превратности викторианского стиля. С католиком Дерлетом касательно религии он был обходителен. Но когда в начале 1931 года с католицизмом заигрывал Фрэнк Лонг, Лавкрафт обрушил на него гром и молнии: «…этот немыслимый и антиобщественный анахронизм, называемый папистской церковью… Папизм поощряет все женоподобное и отвратительное». Хотя в других случаях он и признавал, что в религии есть некая практическая социальная ценность, здесь он заявил: «Я ненавижу и презираю религию», потому что, по его словам, она лжет относительно фундаментальных, научно установленных фактов[521].

Лавкрафт все еще относился с враждебностью к «иностранным влияниям», но, за исключением черных рас (негроидов, австралоидов и меланезийцев), он оставил расовые споры. Теперь он строил свой нативизм на культурных основаниях: «Ни один антрополог с репутацией не настаивает на неизменно передовой эволюции нордической расы по сравнению с эволюцией европеоидной и монголоидной рас. Собственно говоря, легко согласиться с тем, что средиземноморская раса отличается высоким процентом эстетически чувствительных, а семитские группы сильнее в проницательном и точном восприятии. Также может быть, что монголоиды выделяются эстетическими способностями и нормальностью философской приспособляемости».