Лавкрафт: Живой Ктулху

Один из друзей Лавкрафта сказал: «Расовая мономания Говарда была настолько близка к безумию, насколько я только могу себе представить». Определенно, разглагольствования Лавкрафта на эту тему наводят на мысль о заключении психиатра Гарольда Сирлза, на которого я уже ссылался ранее. Доктор Сирлз утверждает, что для страдающих психозом абстракции более реальны, нежели конкретная реальность, и они реагируют на них с большим чувством, чем на реальность[564]. Это не означает, что у Лавкрафта был психоз, но та степень, до которой он мог выйти из себя из-за абстракций вроде «расовый инстинкт» и «культурные потоки», предполагает психологическое нарушение не меньшего уровня.

30 января 1933 года Адольф Гитлер был приведен к присяге в качестве канцлера Германии президентом фон Гинденбургом (которым Лавкрафт восторгался). За последующие несколько месяцев он превратил свое положение в тотальную диктатуру.

Во время школьных летних каникул того же года Элис Шеппард, соседка Лавкрафта снизу, съездила в Германию и вернулась полная восторгов. Она нашла, что «боевой дух и общее состояние Германии безгранично выше, нежели они были в прошлом году. Сообщения о „варварствах“ невероятно преувеличены».

В течение следующего года письма Лавкрафта изобиловали оправданиями диктаторов в целом и Гитлера в частности. Фашистские диктаторы, говорил он, – единственные, кто может остановить «упадочничество», в которое, по его мнению, погрузилась цивилизация, и «разрушение западных культурных стандартов». Они очищают свои страны от «чуждых пороков». Лавкрафт считал, что Гитлер, Муссолини, Кемаль и Сталин всеми силами стремятся исцелить «гнилостность» современной культуры.

Гитлер, пускай и «впадающий в крайности, нелепый и порой дикий», все же «глубоко искренен и патриотичен». Хотя он действительно представляет собой опасность, «это не может затмить нам подлинную правоту главного стремления этого человека… Я понимаю, что он шут, но видит Бог, мне нравится этот парень!». «Гитлер малообразован, неуравновешен и невротичен, но он – одна из тех грубых сил, что порой вершат историю…»

Лавкрафт осуждал сожжение книг и подавление свободы мысли и слова: «Я далек от нацизма, и, возможно, меня бы выгнали из Германии за мои взгляды на вселенную, научные факты и право свободного эстетического выражения – но в то же время я отказываюсь присоединиться к слепому предубеждению толпы против честного шута, чьи основные цели в высшей степени правильны, несмотря на случающиеся время от времени пагубные перегибы и нелепости в его нынешней политике»[565].

Лавкрафт продолжал многоречиво разглагольствовать об «исторических и социологических силах», «бремени Версаля» и угрозе коммунизма, по сравнению с которой Гитлер был меньшим злом. Подобные настроения были тогда распространены среди американцев, придерживавшихся консервативных, изоляционистских, германофильских и расистских взглядов, – таких как Г. Л. Менкен, полковник Роберт Маккормик, Джон Фостер Даллес и Чарлз Линдберг.

В то же время Лавкрафт стал восторженным сторонником Франклина Д. Рузвельта и его «Нового курса». В конце концов, говорил он, Рузвельт – джентльмен. Если его программа и разработана для помощи невежественным массам, то это не более чем noblesse oblige[566] подлинного аристократа по отношению к стоящим ниже.

Как же мог человек, поддерживавший Рузвельта, называвший себя либеральным демократом, восхвалявший Нормана Томаса и говоривший о неизбежности социализма, одновременно оправдывать Гитлера и писать: «Я – откровенный фашист» и «Я убежден, что единственным видом цивилизованного правления, возможного при индустриальной экономике машинного века, может быть лишь некоторая форма фашизма»?[567]

Ответ заключается в том, что Лавкрафт называл себя кем угодно, не особо заботясь о соответствии. Например: «Мне придется называть себя чем-то вроде гибрида фашиста и небольшевистского социалиста прежних времен» и: «С 1931 года я являюсь тем, кого, вероятно, можно было бы назвать социалистом – или, как у русских, меньшевиком, как отличного от большевика».