Лавочка мадам Фуфур

Она держала в руках практически абсолютную власть над Иляной Лихтблау. И говорила о том, что такая власть у неё есть над всеми своими подручными. А может, – как знать – и над кем-то ещё.

Корректор. Инструмент, с помощью которого можно изменить личность.

– С собой, правда, всего два. Вот этот – Ляны. А второй…

– Веника, – одними губами пробормотал я.

– Верно. Вы же понимаете, мне даже не придётся фантазировать, чтобы сделать его безумным или причинить какой-то иной вред. Несколько строк кода, щелчок, и ваш друг – умалишённый без всякого альтернативного будущего. Уверена, его отправят в ту самую больницу, где побывали подростком вы.

Не очень хорошо воспринимая происходящее, я что-то спросил. Кажется, уточнил, есть ли у Фуфур корректор на меня.

– Разумеется, есть.

– Так почему же тогда вы не заставите меня делать то, что нужно, насильно? Несколько строк кода, щелчок, и…

– Что, стало интересно, зачем я вообще с вами вожусь? Вы, Антон, проблема, большая моя проблема. Способностью шагать во времени обладает только добровольная личность. Конечно, если договориться с вами не удастся, я найду и кого-то ещё, я ведь терпелива. Но так хочется, чтобы всё вышло уже сейчас! А то, – она кровожадно усмехнулась, – никого засылать в будущее для проверки и не придётся. Потому что оно наступит и так. Своим чередом.

Мадам помолчала. Побарабанила пальцами по глянцевому меню. Поглядела на меня и, скривившись, добавила:

– Это, конечно, сарказм. Антон, поспокойнее. Придерживайтесь реальности. Я не настолько непредусмотрительна, чтобы позволить опасному будущему наступить без проверки.

– Хорошо хоть вы всё-таки соображаете, что оно опасно…

Я сидел в тёплом кафе, на языке крепчало кофейное послевкусие, напротив улыбалась мадам Фуфур. Я сидел и чувствовал, как во мне оформляется ужасное понимание.

Да, так или иначе, я многое знал и раньше. Но теперь всё чётче складывалась единая страшная картина. Мадам властна не только над фабриками и заводами, не только над способностью читать мысли и умением шагать во времени, не только над возможностью корректировать, блокировать и задавать новые личности. Она властна определять, по какой ветке двинется поезд событий, как будет развиваться та или иная реальность. То есть она знает все варианты, и сейчас ей нужно только проверить – на всякий случай! – тот из них, который она сама спланировала из интереса. Просто потому, что хочет объединить все пространства, все альтернативы и…

– И все времена, Антон! Я хочу, чтобы мир, время, реальность, пространство оказались единым измерением! Хочу, чтобы всё, что нас окружает, наши желания и возможности, мысли, эмоции и поступки, альтернативы и последствия, будущее, настоящее и прошлое – всё это было не тысячью нитей, а одной-единственной стрелой, устремлённой к мишени. Я хочу свести весь мир к одной точке, к пульсирующему искрящемуся шару, в котором сплетено всё. ВСЁ! Из него, как из зерна, разовьётся новая Вселенная: упорядоченная, мультизадачная, бесконечно правильная и предсказуемая, полностью корректируемая… Совершенная!

Фуфур замолчала, тяжело дыша. Кажется, она впервые произнесла это вслух, а я стал её невольным наперсником. Да… Не готовил меня к такому институт.

– Дальше сами, – шёпотом сказала она, залпом отпила остывший кофе и вывалила на меня густой невербальный поток.

Я ещё не навострился разбираться в неотсортированных массивах, поэтому мой улов был весьма сумбурен. Выходило, что она понимает: на пути к «совершенной Вселенной» будет много недовольных – особенно накануне сумасшедшего будущего, где идея слияния всех альтернатив времени на одном уровне только начнёт воплощаться. Будет много недовольных, много тех, кто станет бороться и стремиться вернуть привычную жизнь. Чтобы они не одержали верх, ей нужен тотальный контроль. «Так неугодного системе проще найти, напугать, скомпрометировать какой-либо информацией, вы же понимаете, Антон?» Потому-то, заметив статью Веника о чипах, контроле и всём подобном, Фуфур решила заграбастать его себе – как потенциального специалиста. А там её взгляд упал и на меня.

В этом месте мадам снова перешла на вербальное общение, то есть на обыкновенную речь. Я впервые увидел на её лице не саркастическую гримасу, не усмешку, не гнев, а странную, горькую смесь снисхождения и жалости.