Лавочка мадам Фуфур

Бок о бок с «подкрышным» уголком вырисовывалась кухня – пожалуй, самая просторная часть нашей квартиры. Кухня мало чем отделялась от комнаты, разве что плиточным фартуком на полу. В нише у стены приютились холодильник и плита, между ними – рабочий стол с шоколадоваркой и раковиной. По ящикам прятались не столько столовые приборы и посуда, сколько наши личные вещи – книги, шампуни и тёплая одежда, которая не вмещалась в шкаф. По всей стене, вдоль которой стоял кухонный гарнитур, тянулись ореховые окна с частым переплётом. Два центральных наполовину выходили на крышу, зато через два крайних Полис был виден как на ладони. Мы любили ужинать именно здесь, игнорируя изразцовый антикварный обеденный стол чуть поодаль. Устраивались на высоких барных табуретках и потягивали шоколад, заваренный любимой Вениковой шоколадоваркой «Свежак». Шоколад всегда получался переслащённым, но тут уж мы, по крайней мере, были уверены: Фуфур и не пахнет…

Ровно в ореховые окна кухни глядели другие стёкла – громадные окна в чёрных деревянных рамах, выходящие на балкон. А там, на балконе, у нас было совершенно пусто, за исключением сливового дерева. Живые, свежие сливы обожали мы оба…

Не захламлять балкон было негласной договорённостью. Мы могли как угодно ворчать, упихивая вещи в шкафы и шкафчики и стонать по поводу маленькой ванной, но на балкон никогда и ничего не выносили. Слива, несколько светильников и узкие стеклянные перила по пояс. Всё остальное пространство было отдано под зону перехода, чтобы спокойно перемещаться к дому, не выцеливаясь филигранно на крохотный доступный для перехода пятачок, как бывало в иных высотных малогабаритных квартирах.

Ну и конечно, мы любили просто стоять на балконе и глядеть на город. Это впечатляло, особенно когда начинался крупный снег и на наших глазах заметало и далёкий Полис, и близкое сливовое дерево. В такую погоду мы сгущали вокруг деревца тепло или просто накрывали его прозрачным колпаком.

После снегопада Веник обожал сбрасывать вниз снежный валик, образовавшийся на перилах. Снег улетал, теряя форму, распадаясь на комки и снежинки, и добирался до асфальта в двадцати четырёх этажах внизу только белыми хрупкими крохами. Вениамин называл всё это – снег, летящий вниз, заснеженный Полис, накрытую колпаком сливу – печальным очарованием вещей.

Ракушка тоже, ещё с первого дня, оценила вид с балкона и самостоятельно и категорично перетащила свою подстилку из центра комнаты, куда мы её положили, к простенку между окном и кухонным/моим диваном. Там же обустроились её игрушки – огнеупорные резиновые курицы и маленький медведозаяц. Она укладывала их с собой спать, пока не обзавелась Ракушонком; теперь это игрушки Тоши. Но, кажется, для него временные петли и косметика Иляны интереснее резиновых куриц…

– Когда вы были у нас в гостях, он разбил у неё пудреницу, – проворчал Веник, дотянувшись наконец до первой попавшейся книги и утащив её под одеяло. – И попытался съесть серёжки. Так что ты Катю-Женю предупреди. Если переедет к тебе, пусть бережёт украшения.

– Да не знаю я, что делать…

– Что? – рассеянно отозвался друг, вряд ли расслышав, что я сказал.

– Я не знаю, что делать с Катариной. Всё это началось с вранья. Теперь ты, конечно, всё знаешь… Но такое ощущение, что враньё не закончилось. Веник, не знаю почему, но мне с ней странно.

– Прошла романтика? – проницательно поинтересовался Вениамин.

– Нет. Что-то пошло не так. И дело даже не в том, что это была твоя… девушка.

Веник что-то бормотнул, но я проигнорировал.

– В общем, Вень, – собравшись с духом, виновато произнёс я, – мне кажется, она непростая мадемуазель. Мне кажется, ей что-то нужно – от нас обоих. Сначала от тебя, потом от меня. Иначе почему бы она так быстро, так просто переключилась с одного на другого?.. Я уверен, это неспроста.

Друг потёр лоб.

– Что-то больно сложно. Тони, ты чокнутый какой-то. Временные коллапсы повлияли тебе на мозги, – растерянно проговорил он.

А я выдохнул с облегчением. Сказал – словно шипы из себя вытащил. Но сказал «а» – говори и «б».

– Есть у меня теория. Будто в ней есть что-то искусственное.

– Тони, ты бредишь, – произнёс Веник. – Ты переволновался за неё сегодня. Ты устал. Ты ещё не отошёл от близости временной петли. Давай ты просто попробуешь успокоиться и уснуть. А утром уже поговорим.

Я безнадёжно вздохнул:

– Вень, прости меня. Совсем тебя запутал. Как жаль, что я так и не знаю, Ваня ты или нет…

Он глянул на меня весьма обеспокоенно:

– Не болит голова?

– Нет, спасибо. Я знаю, ты думаешь, у меня опять галлюцинации. Не надо врача. Я знаю, что мне пропишут. Я перепробовал много антигаллюциногенов.

Напарник молчал, вопросительно подняв брови.