Лавра

О владыке я слышала и раньше. Муж рассказывал, что когда-то давно, в детстве, когда им обоим было лет по двенадцать (впрочем, муж был года на два постарше), они прислуживали в Знаменской церкви, тогда еще не взорванной. Володя (имя Николай он принял в постриге) был из семьи священников и после окончания школы пошел в Духовную семинарию. После Академии он сделал быструю карьеру, став епископом. С тех пор их пути не пересекались, но моя свекровь, прихожанка Академической церкви, кажется, замолвила словечко за сына, и вот теперь Николай пригласил мужа на разговор. Едва коснувшись будущих профессиональных обязанностей - "Не мне советовать вам, выпускнику Университета" (теперь, по прошествии лет, Николай обращался к мужу по имени-отчеству), - владыка ректор подчеркнул необратимость решения, если таковое будет принято. "Вы должны понять, что обратной дороги не будет ни для вас, ни для вашей семьи. Запись в трудовой книжке о таком месте работы навсегда закрывает двери государственных учреждений, в особенности образовательных. Уйдя от нас, в школу вы не вернетесь. Кроме того, известные трудности могут возникнуть и у вашей супруги, я имею в виду комсомольскую организацию ее института, ведь она учится, не правда ли? Но, конечно, мы не беспомощны", - ректор сдержанно улыбнулся.

Муж рассказывал взволнованно. То словно бы продолжая разговор с владыкой, в котором он, по своей нынешней почтительности, все больше хранил молчание, то погружаясь в детские воспоминания, он признавался в том, что возвращение в церковь - его давняя мечта, окрепшая в последние годы. Церковь, о которой он рассказывал, представлялась замкнутым миром, полным сыновности и отцовства. Особенная теплота пронизывала воспоминания об отце Валериане, которому муж, по его признанию, был обязан воцерковлением. Об этом я слышала впервые, никогда прежде он не упоминал об отце Валериане. Теперь, заметно волнуясь, муж рассказывал о тихих, безветренных вечерах, когда, отслужив, отец Валериан уходил в свой домик, и он - мальчик, не знавший отца, - стучался в крайнее окошко и входил в кабинет, заставленный книгами. В этот книжный мир, созданный стараниями старца, не проникала уродливая жизнь. Пастырь, служивший в маленьком храме на Сиверской, привел ко Христу великое множество людей. Его духовные чада, стремившиеся на Сиверскую из разных, подчас действительно дальних мест, рядом с ним обретали силы и покой. Для каждого из них, никогда не впадая в суровость, отец Валериан умел найти необходимое сочетание твердости и милосердия. Человек, измученный сомнениями, покидал маленький храм, чувствуя за спиной необоримую, но милосердную силу, которая - перед лицом карающей жизни - стояла на его стороне.

Я слушала слова, отдававшие детской теплотой, и видела маленькую калитку, за которой стоял светлый и мудрый старец. "Он умер", - словно распознав мою невнятную тоску, муж заговорил о теплоте уединенных служб, дрожащих старушечьих голосах, выпевавших вечные слова красоты и истины. "Нет и не может быть ничего прекраснее", - сняв тяжелые очки, муж вытер глаза. Я понимала: сегодняшний разговор с владыкой упал на теплую детскую почву, знать не знающую о необратимости принимаемого решения. Муж надел очки и заговорил по-взрослому.

Мы сидели на кухне, задернув клетчатые шторы, раздумывали так и этак ("Да ладно, не те времена") и к утру, взвесив все за и против ("Ты должна понять, это мой шанс!"), решили - надо идти. Забегая вперед, скажу, что комсомольскую организацию эта история так никогда и не заинтересовала.

На следующий день муж отправился в Академию ("Надо сразу, а то еще решат, что раздумываю") и дал согласие. Дальше все как-то замерло, муж сказал, что это не такое простое дело, церковь должна все прокачать и где-то там согласовать, но в тонкости я не вдавалась, да и вряд ли владыка Николай посвятил бы мужа в эту кухню. Отношения церкви и государства - сундук за семью печатями. Только через три месяца нам позвонили из приемной ректора и вызвали мужа в отдел кадров. У них он тоже имелся.

На новую работу муж вышел после каникул - в сентябре. Ему дали несколько семинарских классов. Уроки походили на школьные - опросы, изложения, сочинения, - однако уровень учащихся (в этом муж признавался сокрушенно) был очень низким. Он объяснял это политикой государства, поощрявшего прием в семинарию выходцев из глубокой провинции. "На ленинградцев установлена квота". Столь же низкой была и квота, регулирующая прием в Академию выпускников высших учебных заведений. "Ну, меня-то они примут!" - муж повторял не очень уверенно, ссылаясь на обещание Николая. Владыка выделял университетских.