Лавра

Беловатый бюст, вознесенный на тумбу, стоял у самого павильона. Ко мне он был повернут затылком. Из боковой аллеи, похрустывая гравием, я выходила, заглядываясь внимательно. Клумба, полная поникших цветов, окружала тумбу по периметру. Я обошла и села напротив. Белые глаза того, кто стоял на Почаевской площади, закрашенный могильной серебрянкой, глядели в пустое пространство мимо моих. "Если Митя на них надеется, значит, у этого ему придется просить", - я не успела усмехнуться. От пруда потянуло осенней гнилостью. Тошнотворный запах подгнивающих бархатцев стлался от клумбы по земле. Закрыв глаза и силясь не дышать, я слушала хруст гравия. Три грузовика, похожие на фургоны, медленно двигались по аллее. Объезжая деревянный павильон, они направлялись к площадке, украшенной обрубленной статуей. Грузовики доползли до клумбы и, развернувшись к ограде, выпростали толстые шланги. Зажмуриваясь все крепче, я не двигалась с места. "Нет ничего такого... ничего такого... что не знала... не знала заранее..." Тошнотворная жижа, готовая бить струями, урчала внутри фургонов. "Там, в Почаеве, их много, много людей..." Сад, не огороженный стеной, был безлюдным и пустым. Одна я сидела пред глазами, белевшими под защитой изготовившихся шлангами говновозок.

Застонав от позорного бессилия, я кинулась к воротам. Тяжелое урчание собиралось за спиной. Я бежала вперед по Садовой, чувствуя, как ненависть пронизывает мою плоть. Поднося руку к лицу, я вдыхала ее тошнотворный запах. У Крюкова канала, преградившего путь, я остановилась, прислушиваясь. Кажется, за спиной стихло. С моста, на котором стояла, я выглянула вниз: у ближнего быка медленным водоворотом кипела вода. Под котлом, полным тошнотворной мерзости, горел их вечный огонь. Он плясал языками пламени, бился о расставленную треногу. Белый пар поднимался от варева, уходил в открытое небо. Вокруг костра, шевеля в котле баграми, они стояли и помешивали вар, пробуя на вязкость. Только у них, жертвуя русалочьим голосом, нужно было просить - в обмен. Митино лицо, иссеченное морщинами, поднималось ко мне из глубины. Что ни попросишь, обманут. Из непроглядной глубины он смотрел на меня беззащитными больными глазами.

Отшатнувшись от перил, я пошла быстрым шагом. Над пустым городом, по которому я ступала, поднимались тусклые Никольские купола. Они висели, не опираясь на барабаны, словно мираж среди пустыни, исчерченной горящими каемками изъезженных полос. Содрогаясь от ужаса, я раздвигала кукурузные стебли, уже зная наверняка: таким, как я, здесь за так не дадут. С пустыми руками я остановилась у двери. Не было ничего, кроме мнимой и жалкой жизни, что я, вознося мольбу, могла положить.

Быстро и решительно, чуя за спиной урчание говновозок, я открыла дверь и вошла в притвор. Служба еще не начиналась. Высокий монотонный голос бормотал у канона. Почти что на ощупь, ничего не видя вокруг, я пошла вперед и встала у лика. "Господи, - я обратилась в исчезающий голос, - вот я, полная ненависти, стою и говорю пред Тобой. Нет у меня ничего, что можно отдать Тебе, попросив взамен. Нет у меня ни дома, нет и детей, которых Ты, когда народятся, накажешь. Нет у меня и веры, по которой, как они говорят, дается. Душа моя не слушается таинств, в которых Твоя надежда. Сюда я пришла из отвращения, потому что там, под воротами, уже стоят машины с толстыми шлангами. Они стоят и дожидаются меня, потому что там, где Ты не бываешь, можно просить только у них..." Лик, вознесенный надо мною, оставался недвижным. "Господи, - я начала снова, уже зная о том, что предложу, - я солгала Тебе, Господи, потому что есть одно-единственное, то, что я умею расслышать, но еще не решаюсь написать. Оно дрожит во мне, пронзает кончики пальцев. Я слышу звуки, собравшиеся в слова, в которых соединяются земля и небо. Только это одно есть у меня, и это я отдаю Тебе, чтобы они отпустили Митю".

Он смотрел вперед, дальше меня, туда, где под самым притвором они разворачивали шланги. Я оглянулась и увидела пустое пространство, не заполненное людьми. Утробное рычание фургонов доносилось сквозь высокие двери. "Господи, - я сказала, - здесь всегда страшно, надо привыкнуть, я же привыкла". Бледный лик, обращенный к двери, дрогнул. "Ничего, - я сказала, Господи, просто люди еще не успели, но я-то все-таки есть". Неловко, подогнув колени, я опустилась на каменный пол и легла крестом. Лицом в камень, не сводя над головой рук, я лежала ровно и недвижно, пока они, направляющие шланги, поливали вонючими струями небо и землю.