Лавра

Я слушала внимательно. Тяжелая радость поднималась со дна. Она разливалась все шире и шире, дрожала, как темный ил. "И что же, никакой надежды?" - я спрашивала высокомерно. "Последняя - на них, - Митя глядел беззащитно, тогда, когда вызывали, они сами намекнули, что желают от меня избавиться. В конце концов, это их обязанность - идеологически чистить гражданские ряды". "У живущих здесь единственная обязанность - ненавидеть, - я сказала: помнишь, ты когда-то, я запомнила". - "И - что?" - Митя смотрел, не понимая. "Они - тоже здесь живут". У серого, загаданного дома горел светофор. Включили зеленый, и поток машин, мгновенно взявших с места, двинулся в сторону площади узкой горящей полосой. Тысячи полос, сгорающих над землею, пересекали поваленный город из конца в конец. В зареве октябрьского вечера я думала о своем единственном желании - вернуться в бабкину комнату и лечь. "Последнее время я думаю о том, что скоро стану старухой". - "Не кокетничай, - Митя поморщился, - в твоем исполнении разговоры о старости - безвкусица, впрочем, ты никогда не отличалась безупречным". Не отвечая, я пошла прочь. Если бы сейчас, за моей спиной, прямой от ненависти, раздался взрыв, даже тогда, Господь свидетель, я бы не обернулась.

Я шла и видела город, изрезанный огненными полосами. Полосы зияли, как шрамы, кровоточили огнями. Кто-то невидимый, управляющий светофорами, пускал и тормозил потоки машин. Тьма укрывала дома, зияющие подворотни, расхлябанные створки дверей. Обломанные пласты штукатурки крошились под ногами, когда, не сворачивая в бабкину улицу, я пошла мимо. С ужасающим хихиканьем, щекочущим изнутри, я думала о том, что он зря надеется. На этих, изувечивших город, ни в чем полагаться нельзя. "Надо же, намекнули, обещали, дали понять..." Чужая старуха, попавшаяся на дороге, отшатнулась испуганно. Кажется, я бормотала вслух. Никто никуда не выпустит, плакал его бестселлер, я представила цветастую книжку, которой не будет. Нелепо и глупо предполагать сбой в их отлаженном механизме, сам же сказал, документы - на общих основаниях. Хотели бы выслать, не стали бы - три месяца. "Так, - я остановилась, вспоминая, что-то не то, странное, в больных глазах". Собирая оскудевшую память, я пыталась вспомнить тот разговор. Мало-помалу, восстанавливая по клочку, я убеждалась в том, что никакого обещания не было. Митя выдумал сам. Выдуманное обещание не вязалось с его лицом, иссеченным морщинами.

"Те, кого высылают, - мертвые. Мертвые не могут стариться. Те, кто умирает, остаются молодыми". Вперед и вперед, свернув на Садовую, я шла, не останавливаясь. Теперь они не убивают, позволяют жить. Долго живут одни старухи, исполненные ненависти, но до самой смерти благодарные за все. "Старые ведьмы!" - я сказала и остановилась. Ведьма, колдовавшая над котлом, в котором шипела свежая кровь, требовала русалочий язык - за помощь. "Нет, - я сказала, - нет, от меня не дождетесь! Мне - ничего не надо, а значит, и не за что платить". Холодной рукой я взялась за сердце. Оно молчало, словно было иссохшей жертвой, замурованной в пустом глиняном сосуде.

Оглянувшись по сторонам, я увидела, что стою у Юсуповской ограды. За редкими прутьями виднелся старый дощатый павильон. Сквозь широко распахнутые ворота выходили последние пары. Они двигались степенно и медленно, как под водой. Сад притягивал, манил беловатыми скамейками. Темные кроны деревьев колыхались, как море, дрожали всеми листьями, ходили волной. Я вошла и, свернув в аллею, опустилась на скамью. Под толщей воды сиделось тепло и покойно. Закрыв глаза, я думала о сестрах-русалочках, которым нет дела до человечьих страстей. Высоко над головой, собираясь чешуйчатой стаей, они плавали в кронах деревьев. Поднявшись, я пошла в глубину, оглядываясь внимательно. Где-то здесь, за кустами скрывалась клумба, украшенная обломком статуи. Холодными глазами я обшаривала газоны, надеясь найти. Я помнила место, как будто украшала сама: голова юного принца, отколовшаяся от туловища во время бури.