Лавра

Дома, обдумывая мучительно, я говорила себе, что попала в западню, из которой - единственный выход: признаться в том, что все рассказанное мною выдумки. Каждый раз начиная с надеждой, я принималась искать слова. Слова приходили сами собой, но, проговаривая, я каждый раз убеждалась в том, что вырваться - значит перегрызть. На это у меня не было сил. Ночами меня терзала тоска разрыва. Всем телом я чувствовала боль, которая пронзит меня, когда я оторвусь от Мити. Время между звонками текло беззвучно, словно я действительно становилась пустой куклой, висящей на крюке.

Однажды Митя рассказал мне о фильме, который видел много лет назад, когда работал за границей. Как-то раз, не пожалев рупий, он отправился в кино, но что-то там перепутал и вместо чаемого эротического попал на фильм об инопланетянах, который показался ему забавным, по крайней мере запомнился. Дело происходило в Америке. Пришельцы внедрялись в человечество, подкарауливая одиноких путников. Набрасывались и проникали в тело каким-то замысловато-зверским образом, чтобы, проникнув, принять чужое обличие. Процесс, руководимый из межпланетного центра, развивался в геометрической прогрессии: очень скоро злодеи обработали целый поселок. Теперь под личиной некогда невинных обывателей крылись пришельцы. Все двигалось к катастрофе, если бы не нашелся смельчак, объявивший им тотальную войну. "Выиграл?" - я спросила. Митя развел руками. В других обстоятельствах я забыла бы мгновенно, но назавтра, придя на кафедру и оглянувшись, вдруг почувствовала какую-то зыбкость, словно почва ушла из-под ног. Зыбкость раздвоенной жизни проникла в меня: на одной стороне, пустые и бессмысленные, стояли настоящие кафедральные события; на другой - Митины воображаемые, почти что литературные персонажи, в жизни которых я принимала участие. Мгновенно и безвозвратно, оглядев и тех и других, я поняла, что зашла в тупик. Два года, прошедшие с первой - договорной - встречи, заканчивались, оставляя по себе пустоту.

Все чаще, словно усталость, наполнившая меня, дошла до кромки, я чувствовала единственное желание - уснуть. Сонливость постепенно брала власть: то в автобусе, когда я, цепляясь за высокий поручень, держала тяжкую голову, то в аудитории, когда, неожиданно замирая, я с трудом вспоминала - что дальше; то дома, когда, не в силах усидеть, я извинялась перед отцом Глебом и отправлялась спать. Теперь, будто речь шла не обо мне, я с трудом представляла, как когда-то, в студенческие времена, находила силы, проговорив ночь, утром отправиться в институт и, худо-бедно, высидеть три пары. Отец Глеб взглядывал удивленно, кажется, относя мои уходы на собственный счет. Муж пожимал плечами. Однажды я сказала, что в последнее время как-то быстро утомляюсь, стоит подняться, и снова тянет на боковую. Муж предположил, что это - сезонное, и, кстати, рассказал смешной анекдот о черепахе, у которой пришли вековые. "Пройдет зима, наступит лето..." - он начал детский стишок, но, посерьезнев, закончил как-то неправильно: "Даст Бог, отойдет!" Медленные жернова повернулись в голове, и, задумавшись, я поняла, что никак не могу вспомнить верное: "Подожди, подожди, как это там было?.. Наступит лето?.." "Спасибо Партии за это!" - он помог машинально. Отец Глеб, слушавший с интересом, засмеялся. Поглядывая на них - то на одного, то на другого, - я думала о том, что Митины разговоры - сильный и тонкий яд. Теперь, словно издалека, я смотрела на них обоих, чувствуя одно отчуждение.

Отец Глеб не вмешивался в разговоры. Все чаще он отправлялся домой пораньше, едва я уходила к себе, но, добравшись, неизменно набирал телефонный номер - муж уже ждал звонка, и они, удобно устроившись каждый в своем кресле, разговаривали часами. Можно было выйти хоть в три, хоть в четыре и услышать оживленный голос мужа, вступавший через паузы. Однажды, проснувшись среди ночи, я вышла в гостиную. Прислушиваясь к репликам, - увидев меня в дверях, муж покивал и вернулся к разговору, - я удивлялась. Казалось, болтали два старшеклассника: "Ну, а он? Да-а... А этот?..." Речь шла о какой-то опасной истории, которая разрешилась с помощью взятки: вроде бы митрополит сунул уполномоченному. Они хохотали, обсуждая психологические подробности. Послушав с полчаса, я не смогла скрыть раздражение. Дождавшись, когда голубки наконец распрощаются, я поинтересовалась, неужели отец Глеб не найдет другого занятия, кроме как болтать ночами напролет. Видит Бог, я ничего не имела в виду, но муж, развернувшись и смерив меня взглядом, пришел в ярость.