Лавровы

Когда пришел сын, капитан Орлов, жена Михаила Борисовича начала уже привычно волноваться отсутствием мужа. Впрочем, в глубине души она была за него спокойна. Она и вообразить себе не могла, что с ним может случиться несчастье: это казалось ей столь же невероятным, как если б вдруг померкло солнце.

— Как ваш полк, капитан? — спросил прапорщик. — Тоже драки в комитете и ни туда, ни сюда?

— К сожалению, именно туда. Сегодня утром по приказу большевиков полк выступил куда-то, черт его знает куда, — может, убивать всех нас. Я не подчинился и ушел. А где отец? Мне он срочно необходим.

— Это все очень быстро кончится, — отвечал учитель истории не Орлову, а своим мыслям. — Они не способны к созидательной работе. В русском народе исторический разум всегда побеждал. Спасение — в Учредительном собрании, да, в Учредительном собрании, господа!

И казалось, он не одну, а обе челюсти выплюнул — с таким азартом он произнес последние слова.

В это время вошел Михаил Борисович. Он вступил в комнату с видом значительным и серьезным.

— Здравствуйте, господа, — сказал он неторопливо. — Зиночка, милочка, я ужасно проголодался. Кушать, кушать, кушать!

Его обступили.

— Ну что? Как? Какие новости?

— Плохие, — отвечал он кратко и вышел из комнаты.

— Какие плохие? — в отчаянии выплюнул педагог и, пожав плечами, опустился на диван. — Вот всегда он так! Скажет и уйдет.

И он опять зажевал, бормоча что-то про себя.

Капитан Орлов нетерпеливо и раздраженно стучал пальцами по столу.

Михаил Борисович долго мыл руки, возился и шаркал по соседним комнатам. Некоторое время из гостиной доносились тихие голоса его и брата. Он вышел в столовую только тогда, когда стол был уже накрыт к позднему обеду и миска с супом дымилась под сверкающей люстрой.

Михаил Борисович уселся, сунул конец салфетки меж пуговиц жилета, взял ложку и сказал:

— Я чудом спасся от смерти.

После этого он с удовольствием принялся за суп.

«Терпение, терпение», — внушал себе капитан.

— Зина, милочка, а где пирожки?

Зина встрепенулась:

— Вот же они, перед тобой, Миша!

Михаил Борисович покачал головой.

— После всех этих потрясений...

И он в два приема проглотил пирожок.

— Потом мне нужно будет тебя на два слова, конфиденциально, — обратился к нему сын. — Крайне срочное дело. Я пришел непосредственно из полка.

Михаил Борисович снисходительно глянул на него:

— Он пришел из полка! Вы спросите, из какого ада я вырвался!

И он стал с аппетитом уплетать жаркое. Он явно отказывал в уважении боевым отличиям сына.

Поев, Михаил Борисович отер салфеткой губы и прошел в гостиную.

— Не мучайте же, Михаил Борисович, — говорил прапорщик. — Выкладывайте новости!

— Но ведь вы сами знаете, господа, — отвечал Михаил Борисович, удобно располагаясь на коротенькой кушеточке, — какой энтузиазм царит в обществе по отношению к идеям революции. Все гуманное, все здравомыслящее, все здоровое и культурное видит спасение нашей родины в тех началах, которые провозглашены революцией и ведут народ к Учредительному собранию.

Учитель истории в восторге выплюнул:

— Именно так! Да!

— Революция уже имеет своих мучеников и героев, — продолжал Михаил Борисович. — Ну, так сегодня к их именам прибавилось еще несколько — вот что случилось сегодня. — И он, как бы извиняясь, пожал плечами. — У меня была сегодня тысяча дел, и я немножко опоздал в Городскую думу. Вхожу в зал заседаний и попадаю в атмосферу необычайного энтузиазма. Вы не можете себе представить, что это было! Графиня Панина... об этой героической женщине нельзя говорить спокойно! Поневоле вспомнишь княгиню Волконскую, Долгорукую... — Он запнулся, не уверенный в том, что среди жен декабристов действительно была Долгорукая, но фамилия, во всяком случае, казалась подходящей. — Русские женщины! — Он вздохнул. — Татьяна Ларина... Все кричали: «Да, да, во дворец, к министрам! Мы умрем вместе с ними!» Это был такой порыв! Все здравомыслящее, все самое здоровое... У меня сердце переполнилось, как... — Он не придумал сравнения и прижал руку к левой стороне груди. — Мы вышли на бурлящий Невский проспект... Нас сопровождали тысячи. Мы пошли безоружные прямо в стан врага.

«С пушками надо было идти», — хотел сказать капитан, но воздержался. Он нетерпеливо постукивал каблуком.

— Зина, милочка, — оборвал свой рассказ Михаил Борисович, — дай мне, пожалуйста, стакан воды. Нет, не содовой, обыкновенной кипяченой воды! У меня что-то случилось с сердцем. Когда сердце слишком переполнено...

Сын невежливо следил за тем, как отец маленькими глотками, укоряя себя покачиванием головы, пил воду.