Лазалки

Чаще всего по просьбе бабушки, узнать, как я тут справляюсь одна, заходит соседка Сидорова. Какой она была когда-то, угадать невозможно. Серый ветер подъездов и сквозняк подворотен сделали свое дело, превратили ее окончательно и бесповоротно в жену дяди Лени, поломанного мужика в майке, который целыми днями курит на балконе. Как-то раз, понизив голос, бабушка назидательно изрекла, что во всем виноват самолет, в котором однажды просыпаются девушки. Будто бы после пробуждения соседка Сидорова больше не могла, как прежде, вскидывать ресницы, распахивать глаза и заливаться смехом, сверкающим новенькой двухкопеечной монеткой. Она оставила в самолете запах корицы, мечтательную улыбку, пританцовывающую походку, а еще забыла там сумочку на тоненькой золотой цепочке, плащ, наручные часики, чемодан и белую газовую косынку. Она вынесла из самолета складочку над губой, усмешку левой половиной рта, ямочку на щеке. На следующий же день после самолета она коротко остригла волосы, надеясь, что состриженные пряди помогут скорее забыть. После той ночи у нее стал настороженный, недоверчивый взгляд. Из-за этого знакомые не узнавали ее в автобусе, протягивая деньги на билет, говорили: «Женщина, передайте, пожалуйста».

Когда-то давным-давно, до самолета, всех этих превращений и горьких тайн, соседку Сидорову ласково называли Танечка. Или Танюша. Бабушка говорила, и приходилось ей верить, что когда-то соседка Сидорова легко порхала по лестнице в зеленом платье с оборками. До самолета Танечка все делала танцуя: вешала белье на веревки во дворе, мыла кафель лестничной клетки, бегала рано утром за железную дорогу, в техникум. Стройная, статная, окутанная свежим сиреневым ветром, она высматривала когото вдали и торопливо шла по дорожке, постукивая каблучками новеньких туфель. В глазах у нее плескались плотвички-смешинки, золотистые мальки-насмешницы. Она напевала грудным низким голосом, мечтала встретить летчика и уехать с ним далеко-далеко, к морю, начесывала каштановые волосы и носила высокий шиньон. За это ей дали ласковое прозвище «артистка». И часто наблюдали из окон, с любопытством прислушивались, с кем Танечка вернулась домой так поздно. Всем было интересно, что будет с ней дальше. Все чего-то ждали, гадали, как сложится ее жизнь. Это была тайная розово-белоснежная лотерея городка. Потому что соседям и тетушкам из окрестных домов было не безразлично, что Танечка в итоге получит за свою красоту, правильно ли распорядится собой. И старухи на лавочках гадали, как у Танюши выйдет: обычно или все же по-особенному, неожиданно и удивительно. Опустив вязанье на колени, старушки раздумывали, поправляя беленькие платочки под подбородками: потеряет Танечка голову, распустит все по ветру или вовремя спохватится, будет благоразумной. Некоторые, вроде той злобной старухи с клюкой, поджимали губы, вспоминая молодость и ветерок, который однажды превратился в вихрь, все унес и разрушил. Им вроде бы хотелось для Танечки счастья, но было горько за свою сложившуюся по-обычному жизнь. Поэтому старухи были уверены, что и у Танечки выйдет как всегда, как у всех. Но и они продолжали внимательно следить за ней. Любовались легкой походкой, кружевными кофточками, пышными юбками, новенькими туфлями на каблуке-рюмке. И зачем-то немножечко верили – а вдруг Танечка встретит летчика, высокого, вихрастого, с выправкой. И он увезет ее далеко-далеко, к морю. Всяко бывает, аэропорт ведь совсем близко.

Была у Танюши школьная подруга, похожая на нее почти как родная сестра, если бы девушки стояли, зажмурившись, и не двигались. Но в движении была эта Галина черноглазая, хохотливая, еще та штучка, с ветерком. Уже смолоду Галина вызывала у всех тревогу и опасения. Потому что слишком решительно она пререкалась по вечерам с матерью, слишком громко смеялась возле подъезда с парнями в сумерках, почему-то однажды горько плакала, возвращаясь с электрички, была порывистая. Никто особенно за Галиной не приглядывал, не интересовался, куда она идет, потому что насчет нее уже тогда было понятно. Серый ветер подъезда и сквозняк подворотен нашептали, что еще школьницей носила Галина в портфеле плоскую бутылку коньяка, для дерзости, как в ненаших фильмах. А еще будто бы всегда была у нее в сумочке пачка папирос, чтобы угощать мужиков и тут же с ними знакомиться.