Лазарев

В косматой шапке, окутан шубой;

Чтоб шел, природой лишь водим,

Против погод, волн, гор кремнистых…,

То и дело раздается его властный голос: - Право, еще право…

- Держи лево, больше лево… лево на борт!

- Так держать!

«Если прибавить к этому, - замечает Новосильский, -что наш «Мирный» плохо слушался руля и что одного удара о значительную льдину было достаточно, чтоб пойти всем ко дну, читатель поймет, как опасно было наше положение! Пингвины, как бы радуясь нашей невзгоде, окружали нас во множестве, надоедая своим диким концертом. Даже неповоротливые киты отчего-то необыкновенно разыгрались; они выскакивали из воды стоймя на две трети своей длины, потом ныряли, показывая свой широкий хвост, - это была настоящая пляска морских чудовищ!»

Когда была пройдена гряда Сандвичевых островов, шлюпы снова спускаются к югу, чтобы достигнуть наибольшей широты. Вскоре они очутились в окружении ледяных гор. Во время своей вахты Новосильский насчитал до 50 больших айсбергов и множество мелких. «Я очень хорошо понимал, какая тяжелая ответственность лежала на мне, - замечает он. - Малейший недосмотр мог быть гибелен для шлюпа. Признаюсь, в первый раз пожелал я, чтоб моя шестичасовая вахта скорее закончилась».

Вахтенные матросы беспрестанно рапортуют: «Прямо лед!», «Вправо лед!», «Влево лед!» Не отрываясь от трубы, следит мичман за, передвижением ледяных гор и отдельных льдин.

Но вот вахта окончена. Спустившись к себе в каюту, Новосильский засветил висящий над столом фонарь и принялся записывать «в свой прозаический, но по крайней мере справедливый, без всяких вымыслов и прикрас, журнал обстоятельства пережитого дня… то самое, что вы, благосклонный читатель, сейчас имеете перед своими глазами».

Смертельная усталость одолевает Новосильского. Глаза его слипаются. Он тушит фонарь, ложится на койку и мгновенно засыпает. Но ужасный удар вдруг будит его. Он тотчас выбегает на палубу… За кормою, покачиваясь, медленно удаляется от шлюпа огромная льдина. Оказалось, что «Мирный» ударился со всего хода о льдину форштевнем! Если б удар пришелся скулой 1, гибель корабля была бы неизбежна. [1 Скула - изгиб у носовой части корабля, где борт переходит к форштевню.]

На палубе появляется Лазарев. Новосильский отдает должное его выдержке и спокойствию. «Ни единым словом, ни жестом не изъявил он неудовольствия своего вахтенному офицеру, который, конечно, не мог отвечать за то, что шлюп не послушался руля. Впрочем, худых последствий от этого удара не было, вода в трюме не прибывала, но у форштевня выломало греф на четыре фута в длину».

Опасность велика, но оба командира упорно ведут свои корабли через узкие извилистые проходы во льдах. Риск огромный: если бы эти проходы затянуло туманом, «едва ли бы корабли уцелели».

Вспоминая об этом происшествии, Лазарев впоследствии писал А. А. Шестакову: «Несчастие сие случилось в густую мрачность при 6 узлах ходу. Льдину увидели уже так близко, что избежать ее было невозможно, и, к счастию, ударились прямо штевнем; если бы сие случилось немного правее или левее, то непременно бы проломило, и тогда, конечно, никто бы из нас не рассказал, где были. Удар сей случился в два часа утра и столь был силен, что многих из людей выкинуло из коек».

В солнечные дни моряками овладевало радостное, веселое настроение, и никто тогда не помышлял об опасности. Не страх, а восторг вызывали тогда ледяные горы. Вот волнующая запись Новосильского: «Перед глазами нашими самое величественное, самое восхитительное зрелище! С левой стороны - большие ледяные острова из чистого кристалла, светились изумрудами; солнечные лучи, падая на них косвенно, превращали эти кристаллы в чудные, волшебные, освещенные бесчисленными огнями дворцы, возле которых киты пускали высокие фонтаны. Другие острова с глубокими пещерами, в которые с яростью устремлялись волны, а сверху падали каскады, представляя самые разнообразные причудливые формы. По правую от нас сторону весьма близко тянулось ледяное поле, на котором были точно целые города с мраморными дворцами, колоннадами, куполами, арками, башнями, колокольнями, полуразрушенными мостами, посеребренными деревьями, - словом, мы видели самую интересную, чудную, фантастическую картину из «Тысячи и одной ночи»!»

Восторг молодого офицера вполне понятен, и замечания его дышат искренностью. Путешественники, побывавшие в дебрях Антарктики, не раз отмечали, что ледяные горы здесь представляют собой не только нечто грандиозное, но и бесконечно своеобразное. Это не просто предвестники мира вечного льда - нет, это подвижные частицы самой Антарктики, скользящие по морю исполинские монументы, изваянные рукой природы, и притом такой величины, что на некоторых из них мог бы поместиться большой город.