Лазарева суббота. Расказы и повести

Парней, пьяно загомонивших, тут же выпроводили обратно за порог бабульки-смотрительницы. Но один из них, в ярко-красной майке, загорелый до черноты, сумел обогнуть заслон и, покачиваясь, пройти в гулкую пустоту летнего храма. Возле самой солеи, у царских врат, он бухнулся на колени и прижался лбом к холодному каменному полу. Старушонки, подскочив, начали тормошить его, чтобы вывести, но батюшка махнул им рукой: пускай остается!..

Торжественно, отдаваясь эхом под сводами храма, звучали слова прошений ектении, хор временами подхватывал стройным печальным многоголосьем: «Господи, помилуй… Господи, помилуй!..» В эту симфонию вдруг стали примешиваться какие-то звуки. Мы прислушались. Это же рыдал тот стриженный в майке. Бился головой о край солеи, просил, умолял, жалился о своей, скорее всего, несуразно и непутево сложившейся жизни. Что творилось в его душе, какое скопище грехов рвало и кромсало ее?

Вот он утих и лежал так ничком на полу до конца службы. Потом бабульки помогли ему подняться и повлекли к выходу, умиротворенного, притихшего, с мокрым от слез лицом.

А молодой батюшка, вздохнув, сказал:

– Проспится в кустах под Лениным и все свое покаяние забудет. А жаль.

Присоседились

На заре Советской власти в моем родном городке тоже предавались всеобщему безумию – переименовывать улицы. Прямо пойди – Политическая, вбок поверни – Карла Маркса.

Проходя по центральной улице, спросил я у девчонок из местного сельхозколледжа: знают ли, в честь кого названа улица Розы Люксембург?

Те хихикнули:

– Да в честь какой-то международной…

А уж кто такой по соседству Лассаль, не каждый здешний учитель истории наверно ответит.

И ведь гуляли когда-то наши предки по Соборной улице, назначали свидания на тихой, утопающей в кустах сирени, улице Старомещанской, в воскресный день шли на службу в храм по Никольской…

Отреставрировали у нас недавно часовню, освятили, а в угловом здании бывшего горсовета открыли воскресную школу. Красивыми большими буквами на ее стене написали название. Но чуть выше старая вывеска: улица Коммунистов.

Власть без пола

В самом древнем соборе в городе власти разрешили отслужить Пасхальную Вечерню.

Собор – музей, в гулком его нутре холодно, сыро. За толстыми стенами вовсю бушует весна, а здесь впору в зимнюю одежку упаковываться.

В алтаре священнослужители терпеливо ждут архиерея, разглядывают старинные фрески на стенах.

Вдруг в алтарь бесцеремонно влетает немолодая дама, затянутая в джинсовый костюм с блестящими заклепками, на голове – взлохмаченная кудель рыжих крашеных волос.

– Вы куда? Женщинам сюда нельзя! – с тихим ужасом восклицает кто-то из молодых батюшек.

– Я не женщина! – нисколько не смущаясь, ответствует дама. – Я главный инженер! И неторопливо бродит по алтарю, смотрит на датчики на стенах, фиксирующие процент влажности, записывает что-то в блокнотик.

Сделала свое дело и – как ни здрасьте, так и ни до свидания!

Подросток

Старый заслуженный протоиерей, борода с проседью – вразлет, был нрава сурового, жесткого: слово молвит – все трепещут. А у его сына Алика пухлые румяные щеки надуты, будто у ангелочка, глаза добрые, бесхитростные.

Отец с ним особо не церемонился: повзрослевшему сыну велел продолжать семейную стезю. Замолвил, где надо, веское свое слово, и готово: Алик – поп. Не стал парень отцу перечить – молодец, но только рановато ему было надевать иерейский крест.

Служил отец Алик в храме исправно – с младых ногтей все впитано. Да вот только приключилась беда или недоразумение вышло: обнаружились у молодого батюшки две, вроде бы взаимоисключающие друг друга страсти – велосипеды и компьютеры. В свободные часы Алик до изнеможения гонял по дорогам за городом, а вечерами зависал за компьютером.

Утром мчится на службу на своем велике, влетает в ворота церковной ограды, весело кричит:

– Смотри, отец диакон, как я без рук могу ездить!

И выписывает восьмерки по двору, крест на его груди поблескивает. Бабки-богомолки озираются, испуганно сторонятся и торопливо крестятся.

Юная матушка у Алика – не тихоня, не прочь молодого мужа на увеселения какие-нибудь затащить, хоть на дискотеку.

И Алик однажды не выдержал: пошел в епархиальное управление и положил на стол прошение уйти за штат:

– Не дорос я… Подрасту, вернусь!

Проявился-таки полученный по наследству отцовский характер.

Старого протоиерея спрашивали, бывало, потом про сына.

– Компьютерную фирму открыл, соревнования в Москве выиграл, – чуть заметно смущаясь и будто бы оправдываясь, отвечал протоиерей. – Но… вернется еще, даст Бог!

Кто такой идиот

Юный батюшка и старик-диакон служат в храме панихиду. В чем-то оплошали: старый подсказал неопытному, но, видать, невнятно. Тот не понял, сделал что-то не так.

Настоятель тоже из молодых-ранних: от собственной значимости и гонору голова кружится.

– Идиоты! – цедит сквозь зубы. – Олухи!

Негромко сказал, но услышали. Старый горестно вздохнул – он многое повидал и ко многому привык, только все равно неприятно. А у юного от обиды аж губы закривились.