Лазарит

Мартин ощутил, как по его спине, несмотря на духоту, прокатилась волна холода. Он стал вспоминать, как избежать гибельной заразы: ни в коем случае нельзя касаться язв прокаженных и дышать с ними одним воздухом, следует как можно чаще обмываться, а уж если довелось прикоснуться к больному — обтирать кожу уксусом. Говорят, эта болезнь переходит от человека к человеку лишь после длительного общения, но… кто может это знать достоверно? Король Бодуэн Иерусалимский страдал проказой с семи лет, однако в его окружении не было ни одного больного. Тогда-то и возникло поверье, что проказа — не что иное, как ниспосланное Господом испытание: христианин должен нести свой крест безропотно, вызывая лишь сострадание у окружающих. Что касается мусульман, те именовали лепру «нечистой болезнью».

Рыцари спешились. Один из спутников Мартина снял свой тяжелый шлем, открыв загорелое чистое лицо с мальчишески круглыми серо-голубыми глазами, темно-каштановой аккуратно подстриженной бородой и глубокими залысинами на темени. Никаких следов проказы на этом лице не было. Зато когда обнажил голову другой, Мартин едва не отшатнулся: бледные веки вывернуты, верхняя губа изъедена страшными язвами, нижняя отвисает, обнажая зубы. Недаром еще в пути Мартину почудилось, что этот его спутник говорит гнусаво, словно с трудом выталкивая слова изо рта. Мертвенные губы вновь шевельнулись, и он услышал:

— Мы здесь не зовем друг друга прежними именами, ибо у нас нет прошлого. И только одно будущее — вечность!

Умолкнув, обезображенный рыцарь продолжал пристально смотреть на Мартина, и тот решился спросить, как же обращаются друг к другу лазариты, если не употребляют данных им при крещении имен.

— У нас нет ни званий, ни титулов. А новое имя мы выбираем в честь одного из святых, которого считаем своим небесным покровителем. Так, меня называют братом Иеронимом…

Рыцарь с бородкой представился Джоном, сообщив, что избрал это имя в честь Иоанна Крестителя. По его произношению Мартин догадался, что он англичанин.

— Я — Мартин, — не мудрствуя, представился он.

— У нас уже есть один рыцарь, именующий себя в честь святого Мартина Турского, — заметил Джон. — Но это не имеет значения. Зовите себя так, как вам будет угодно. А теперь — прошу вас в наше братство рыцарей, ожидающих Благословенной смерти!

С этими словами он откинул полог шатра, предлагая Мартину войти, но тот невольно отступил и, словно ища поддержки, оглянулся на Эйрика.

— Не тревожьтесь за своего оруженосца, мессир, — тотчас вынырнул откуда-то монах с белым крестом госпитальера на рясе. — Ему будет предоставлено место в палатке близ вашего шатра вместе с другими оруженосцами и слугами рыцарей-лазаритов.

Мартин знал, что многие из тех, кто служит прокаженным рыцарям, также больны, но далеко не все. На мгновение он позавидовал рыжему. Эйрик отдал поводья обоих коней монаху и невозмутимо проследовал туда, куда ему указали.

Следуя за братьями Иеронимом и Джоном, Мартин наконец вступил под своды шатра. Прокаженные рыцари собрались для молитвы перед установленной на треножнике иконой святого Лазаря Четверодневного, которого орден лазаритов чтил особо как своего небесного заступника. Среди лазаритов бытовало поверье, что тело Лазаря из Вифании, воскрешенного Иисусом через четыре дня после смерти, успело настолько разложиться, что даже после возвращения к жизни он продолжал носить на лице и теле следы тления.

Никто из рыцарей не обернулся к вошедшим — голоса молящихся сливались в глухой гул, прерываемый отдаленными протяжными воплями муэдзинов, призывающих правоверных к вечернему намазу с минаретов Акры. Мартин также опустился на колени, молитвенно сложил руки на груди, но шлем не снял. Топхельм казался ему пусть ненадежной, но все-таки защитой от витавших в воздухе миазмов болезни. Даже сквозь аромат дымившихся в курильнице благовонных смол до него доносился тошнотворно-сладковатый запах разлагающейся плоти.

Наконец прозвучало последнее «амен», молящиеся поднялись с колен, и их лица обратились к Мартину. Многие из лазаритов показались ему вполне обычными людьми, но другие были покрыты рыхлыми мясистыми наростами, на щеке одного рыцаря багровело огромное пятно, сочащееся сукровицей, а искаженный лик другого напоминал свирепую львиную морду. У прочих виднелись лишь пятна лепры. Общее число лазаритов не превышало двух десятков.

— Слава Иисусу Христу, брат! — поклонился один из рыцарей. — Будьте благословенны — отныне вы дома.

Да, так оно и было, ибо здесь находилось их последнее прибежище, ибо другого дома эти несчастные не имели.

— Я брат Барнабе, капитан отряда Благословенной смерти, — представился другой рыцарь с голым, как колено, черепом и непомерно распухшими, свисающими чуть ли не до плеч мочками ушей. — Покажите нам свое лицо, брат!

Мартину пришлось подчиниться. Расстегнув под горлом ремни закрытого шлема, он снял его, а затем стянул с головы кольчужный капюшон и стеганую шапочку. Его светлые, выгоревшие почти до желтизны волосы упали на лоб, скрывая синеву глаз.

Капитан Барнабе, покачав головой, проговорил: