Лазарит

— Мы уже находимся в землях, где женщины одеваются иначе.

Он щелкнул пальцами, и слуга тут же подал Джоанне шафранового цвета накидку с капюшоном — в таких путешествуют знатные арабские женщины, и легкое покрывало, чтобы спрятать нижнюю часть лица. Одеяние оказалось удобным: оно скрывало ее от любопытных взоров и предохраняло от жгучего солнца и дорожной пыли. Вместе с тем Джоанна отметила про себя, что эмир тщательно готовился к этой поездке, предусмотрев даже такую мелочь, как одежда для спутницы.

Когда отряд ненадолго остановился в тени у небольшого ручья, ей подали свежую лепешку с кунжутом и кувшин прохладного айрана, который после долгой скачки показался Джоанне просто восхитительным на вкус. Зной тем временем набирал силу, казалось, воздух постепенно загустевает, как горячая нуга. В бледно-голубом небе выписывали крути коршуны и грифы, по дороге неторопливо вышагивал караван навьюченных верблюдов — оттуда доносился перезвон колокольцев и окрики погонщиков. Минуя спешившийся отряд, погонщики низко кланялись, сопровождая поклоны почтительными словами на арабском, однако эмир даже не взглянул на этих людей.

Далее Малик ехал во главе отряда, изредка переговариваясь со спутниками, а Джоанна следовала за ним в кольце чернокожих телохранителей. На протяжении всего пути ни один из них даже не взглянул в ее сторону, словно это было им строго-настрого запрещено.

Теперь приходилось беречь силы лошадей, скорость движения упала, и Джоанна смогла осмотреться. Сожженная солнцем трава, заросли тамариска и рощи пыльных олив на склонах холмов, редкие башни кипарисов. Перед ней лежали земли Иерусалимского королевства, которым больше не владели христиане. Здесь словно недавно пронеслась буря — вихрь смерти и разрушений. Повсюду на развилках дорог Джоанна замечала поваленные и разбитые последователями Пророка кресты и изваяния Богоматери, прежде указывавшие путь паломникам, на обочинах попадались то франкский шлем, пробитый и полный пыли, то сломанное копье, то конский остов. Среди камней пестрели обрывки тканей и воловьей кожи. Кое-где над телами воинов, павших в борьбе за Иерусалимское королевство, кто-то возвел невысокие насыпи, но кресты на них также были повалены, а сами могильные холмики постепенно заносил песок. На одном из поворотов прямо из рыжей глины на Джоанну взглянуло чье-то полуразложившееся лицо, обтянутое иссохшей кожей, и она осенила себя знаком креста под накидкой.

Изредка на их пути попадались сторожевые башни крестоносцев. Некогда в них кипела жизнь: здесь принимали на постой паломников, отсюда выезжали отряды тамплиеров, чтобы следить за порядком на дорогах и преследовать разбойников. Теперь все было заброшено, забито пылью, а сами башни наполовину разрушены, словно какая-то сила сокрушила их мощные основания, вырвала громадные камни из стен, оставив зияющие проломы там, где многие сотни людей находили кров и приют. При виде заброшенной часовни с разбитым изваянием ангела у входа у Джоанны на глаза навернулись слезы.

Тем не менее некоторые из башен оказались в целости и сохранности. В одной из них эмира ждали: оттуда тотчас выскочил на дорогу тучный, бурно жестикулирующий араб и торопливо заговорил, указывая на длинное строение в стороне. Там находилась конюшня, где людей Малика и его самого поджидали сменные лошади.

Пока седлали свежих коней, а всадники разминали ноги, Джоанна укрылась в тени старой шелковицы. Судя по всему, прежде здесь был прекрасный сад, однако теперь оросительный канал занесло песком, а в полумиле отсюда виднелись руины акведука.

Тем временем эмир приблизился к ней.

— Вы что-то невеселы, моя пери! Утомились?

Джоанна ответила, с трудом подбирая слова:

— Скажите, господин, отчего ваши единоверцы стремятся разрушить все, что им досталось от крестоносцев? В том числе столь необходимые здесь колодцы, прекрасные укрепления и даже акведук, доставлявший воду с гор.

На потемневшем от пыли лице эмира глаза казались черными провалами. В его голосе зазвучал металл:

— Потому что люди ислама не станут пользоваться тем, что оставили после себя презренные кафиры!

Джоанна внутренне сжалась. Словно затем, чтобы еще больше удручить ее, Малик принялся рассказывать, как местные жители уничтожают постройки неверных, кажущиеся возведенными на века. Под надзором каменщиков они расшатывают кирками нижний ряд гранитных глыб, а затем извлекают их оттуда, заменяя деревянными подпорками. Когда вся стена оказывается на подпорках, их обкладывают хворостом и поджигают, и стена рушится. Но далеко не всякая: крестоносцы строили так надежно, что порой здание целиком оседает вниз, накренившись или частично осыпавшись. После этого в нем уже невозможно жить.

Трудно понять, зачем это делается, причем с таким рвением. Или сарацины до сих пор опасаются, что однажды сюда вернутся прежние хозяева?