Лазоревый мундиръ II: Смертоцвет

— Вы к его сиятельству? — спросил он. — Его сиятельство уехали в Петербург, но на случай, если вы явитесь, велели приготовить вам комнату, чтобы вы его подождали. Он, вероятно, будет завтра. Или же могу провести вас к ее сиятельству, Ариадне Константиновне. Они велели просить к себе.

Герман кивнул ему, и три минуты спустя уже вошел в комнату Ариадны, убранную немного по-детски, с яркими картинками на стенах и несколькими мягкими игрушками, рассаженными по краям двух диванов.

Герману было досадно оттого, что он не застал графа, от которого нынче так много зависело, но он тут же забыл об этом, как только встретился глазами с Ариадной, увидел, как она вздрогнула при его появлении и как залилось краской ее лицо.

Он почувствовал у них все случится сегодня. Непременно. А потом все будет хорошо.

— Ах, это вы… — проговорила она, и голос ее дрогну. — А я ждала вас… я отчего-то знала, что вы непременно придете…

Она усадила Германа на зеленый диван рядом с собой, они стали говорить о какой-то ерунде, он и вспомнить не мог потом, о чем именно. Слова были не важны, значение имели взгляды, а чуть позже — касания. Его прикосновения к ней становились все более горячими и нетерпеливыми, а она и не думала сопротивляться, хотя внешне это все еще был обычный разговор, и лишь ее участившееся дыхание выдавало то, что она хочет того же, что и он.

Всего каких-то несколько минут, и он уже жарко целовал ее, а она, даже и не думая сдерживаться, отвечала ему с пылом разгорающейся страсти. Потушенная свеча на столе… Жаркие прикосновения в темноте… Опять какая-то деталь гардероба, никак не желающая падать на пол… Ее тело, выгибающееся в свете ночника… Взвывший за окном ветер, бросающий в окна пригоршни раннего ноябрьского снега…

Невольно на ум ему пришла какая-то самая развратная строчка из творчества поэтов-экстатистов, и он внутренне устыдился тому, насколько она неуместна, и до какой степени даже близко не описывает того, насколько прекрасно то, что между ними происходит.

Ему было удивительно хорошо, и он чувствовал, что ей тоже. И это продолжалось долго, едва завершившись, началось заново…

* * *

Дом уже совершенно затих, и стояла темная осенняя ночь, когда они лежали в жаркой постели и говорили. Ариадна закинула обнаженную ножку на его ногу и, разговаривая с ним, смотрела отчего-то вверх. Там был всего лишь темный потолок с лепниной, но она так, словно над ними раскинулось звездное небо. А ведь звезд не было даже за окном — только низкие тучи, из которых сыпалась мелкая снежная крупа.

— Ты, возможно, посчитаешь меня какой-то… распущенной, — сказала она тихо. И Герман начал, было, говорить, что, конечно же, нет, не посчитает, но она остановила его.

— Нет-нет, подожди, дай я скажу, — проговорила она со все той же странной интонацией сомнамбулы. — Пойми, мне это было нужно, чтобы оставить позади весь этот ужас, который вкрался в мою жизнь. Меня это словно перемалывало изнутри, словно какой-то черный комок свернулся внутри и не отпускал. Это все так ужасно, боже… А теперь я чувствую, словно это все далеко-далеко, словно этого ничего не было. Наверное, теперь я даже смогу говорить о… нем. Говорить так, как будето это человек, не имевший никакого отношения к моей жизни, или имевший совсем небольшое.

— Я понимаю, — Герман кивнул. Ему немного обидно было, что это всего лишь «чтобы оставить позади ужас», но высказывать этого он не стал.

Ариадна внимательно на него поглядела.

— Правда, понимаешь? — спросила она с робкой улыбкой. — С тобой тоже было нечто подобное? Словно ты оказался в постели с самой смертью?

Герман вдруг вспомнил черные провалы глаз Аглаи Румяновой. Да, с ним правда было нечто подобное, хотя и в другом роде. Впрочем, Ариадне об этом, пожалуй, не стоило рассказывать, тем более, сейчас.

— Да, пожалуй, было, — проговорил он негромко, и она не стала расспрашивать.

— Конечно, твоя служба… — она протянула руку и коснулась кончиками пальцев его волос. — Наверное, тебе приходилось видеть всякое…

— Признаться, я на этой службе совсем недавно, — ответил Герман. — Но видеть… да, видеть доводилось разное. Но я никогда не видел никого и ничего прекраснее, чем ты сейчас.

И он не врал. Ну, или почти не врал. Нет, видать красивых женщин голыми ему приходилось и не раз, но, чтобы это было до того волнующе и заставляло вздрагивать от одной мысли, что это не навсегда…

Она нежно улыбнулась ему и ничего не сказала.

— Я впервые появился здесь по службе, — произнес друг Герман. — У меня было дело к твоему отцу, и все еще есть. Очень важное дело.

Ариадна взглянула на него непонимающе, а Герман мысленно отвесил себе подзатыльник.

— Ну, ты, барин, нашел время! — пожурил его Внутренний Дворецкий. — Разве в этакие-то моменты с дамами о делах разговаривают?