Лазоревый мундиръ II: Смертоцвет

Последние слова она проговорила буквально шепотом, и Герману пришлось нагнуться поближе к ней через стол.

— Он говорит, что в высшем свете многие замечают, что император уже не тот. Нет, не то чтобы болезнь, или что-то подобное… но он стал реже появляться на людях, реже посещает балы, стал более замкнутым, много времени проводит один, молится. Время от времени он предается веселью, но словно заставляет себя, словно специально, чтобы никто не заметил, но все замечают. При этом, заметь: никаких видимых поводов для хандры у него нет. На Барканском фронте дела идут не то, чтобы прекрасно, но и катастрофы никакой нет. Внутри страны тоже все благополучно, уж мы-то знаем. Финансы, армия, магический бюджет — все в полном порядке, ну, насколько это возможно. Конечно, общий магический потенциал в последние годы падал, но не критично. И вот ни с того, ни с сего…

— И что это может значить? — прошептал Герман. От новости захватывало дух. Он, как и почти любой подданный империи, да и вообще почти любой человек в мире привык считать российского императора кем-то вроде живого бога. Имперская церковь уже второй век поклонялась, фактически, именно ему, и это не особенно даже скрывалось. Лицо императора — усатое, сосредоточенное, иногда грозное, а иногда, напротив, по — отечески добродушное — смотрело на подданных с икон, с парадных портретов, с растяжек на ярмарках, с украшенных к празднику витрин.

Никто никогда не слышал о том, чтобы император когда-то болел. Дело даже не в том, что о таком не писали в газетах (хотя, конечно же, не писали), но об этом и слухов не было, и даже представить себе императора больным было так же тяжело, как вообразить, что заболел памятник Петру на Сенатской площади. Император был вечен, он был, вероятно, почти всемогущ, и уж точно мог справиться с такой заурядной ерундой, как старение и болезни. Во всяком случае, любого из своих вельмож он помнил в колыбельке. И отца его — тоже помнил.

И вот, значит, теперь…

— Никто не знает, что это значит, — Таня покачала головой. — И именно поэтому все потеряли голову — потому что не знают, как теперь жить, и что теперь будет.

— Погоди, но, в конце концов… есть же Закон о престолонаследии… ну, если вдруг…

Таня посмотрела на Германа с сочувствием, как на человека, который сам не понимает, какую глупость говорит.

— Ты сам отлично знаешь, что к этому никто не готов, — сказала она. — И меньше всего к этому готовы те, на кого падет вся ответственность. Вот ты сам в курсе, кто сейчас наследник престола?

— Погоди… цесаревич Сергей Николаевич… вроде бы…

— Во-от, — грустно протянула Таня. — Он умер два года назад, а ты даже не в курсе. После его смерти цесаревичем объявлен великий князь Андрей Николаевич, но ему сто четыре года, и он почти не ходит — если только под себя. О том, что он стал наследником престола, кажется, даже почти не писали в газетах, потому что кому какое дело? Все знают, что император уже пережил три десятка своих наследников и еще столько же переживет.

— А если не переживет, то…

— То будет чудовищный хаос. В масштабах всего мира. Хорошо если эти слухи еще не вышли за пределы страны, не проникли в Британию, в Австрию, в Шварцланд… Стоит им почувствовать, что у нас начинается, смута, как ты просто не представляешь, что начнется. А гномы? А эльфы? А бог знает, кто еще там сбежится на шум из дальних уголков Междумирья. И на фоне этого всего гвардия и Третье не придумали ничего лучше, как устроить заговор.

— А кто стоит во главе? Апраксин?

— Вероятно. Впрочем, он никогда не любил быть лидером, он серый кардинал. А Паскевич-старший для такого староват, есть кто-то еще. Знаешь что, нам сейчас очень нужен Уваров и его связи в этом лагере. Ты говорил с ним?

— Видишь ли, удобного момента не было, и…

— Нам теперь некогда ждать удобного момента! Все может начаться со дня на день. Впрочем, покушение важнее. Значит, ты говоришь, саботировать они побоятся?

— Нет, это точно не выход. Нужно, чтобы они сами отказались от покушения. Те, кто за ним стоит. Поняли, что это невозможно или слишком опасно и отозвали приказ Надежде.

— Легко сказать, когда мы даже толком не знаем, кто они… а впрочем…

Она покопалась в бумагах, которыми был завален стол, и извлекла из-под груды рапортов штабную карту, после чего стала разворачивать ее прямо поверх прочих бумаг, едва не опрокинув чернильницу.