Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3

Другая, светловолосая, обернулась, чтобы посмотреть в окно, и тут открылся на редкость красивый срез коротких серебристых прядей, спускающихся от макушки к красивой шее. В очаровательном изгибе верхней губы чувствовались спокойствие и невозмутимость; вид у нее был собранный, вместе с тем в нем сквозило ожидание.

Третья женщина, самая старшая из них, с неприятным обрюзгшим лицом, сидевшая у изножья кровати, была видна хуже, ее волосы были острижены совсем коротко, почти по-мужски.

Патрику стоило больших усилий увидеть ее волосы без проседи – не такими, какими они впоследствии врезались ему в память.

А вот кресла он видел очень четко: одно – в светло-зеленом полотняном плотно пригнанном чехле, другое – тоже в чехле, в свободном ситцевом, в пышных, чуть поникших розах.

Видел он и камин, рядом с ним – совок для угля и медные щипцы с кочергой.

Порой ему виделось в камине пламя, но чаще его устье зияло черной пустотой; значит уже стояло лето, и за окном в просвете между ситцевыми занавесками виделся неизменный сад с клумбами, на которых летом обычно красовались розы в густой цветочной кайме.

Иногда все три женщины перебрасывались односложными, ничего не значащими фразами, однако Патрик чувствовал, что главный разговор – впереди; в каждом слове, в каждом жесте собравшихся (особенно той, коротко стриженной женщины, что сидела на кровати) было какое-то странное напряжение…

Неожиданно со второго этажа послышался звонкий детский голос:

– Папа!

Он поднял голову.

– Что, Молли?

Голос у девочки был очень живой и требовательный.

Вопреки обыкновению Молли сегодня сидела дома, вследствие какого-то непредсказуемого перерыва в ее школьных занятиях.

В тот день Молли взбрело в голову что-то шить; швейная машинка стояла в ее спальне.

Судя по всему, Молли вновь раскромсала старую, отжившую свое наволочку, и теперь сооружала из нее какие-то тряпичные полоски и диковинные банты, которыми порой украшала себе прическу – девочка входила в тот возраст, когда начинают живо интересоваться своей внешностью.

Патрик, кротко улыбнувшись, спросил:

– Что ты хотела, Молли?

– Машина не строчит, – крикнула дочь, – наверное, ее надо смазать, папа… Она все время стучит… Где у нас машинное масло?

– Кончилось.

– И больше нет? Патрик вздохнул.

– Что поделаешь… Хотя… не переживай, я посмотрю, может быть, еще немного осталось… Придет дядя Стив, и я спрошу у него…

Он нехотя поднялся со своего места и пошел наверх по скрипящим ступенькам лестницы.

Молли подсела к швейной машине, решительно дернула колесо и заявила:

– Не шьет…

Патрик, подойдя к дочери, сказал:

– Ладно, оставь ее в покое… Когда освобожусь, посмотрю, что можно придумать…

Она, подняв на отца взгляд, спросила:

– А что мне делать?

– Иди на улицу, погуляй, а мне тут надо переговорить… Кстати, где Уолтер?

– Наверное, гуляет где-нибудь, – ответила Молли, – я посмотрю…

– И не старайся приходить слишком рано, – крикнул ей вслед Патрик, когда дочь спускалась по лестнице. – У нас очень важный разговор.

Дверь за Молли закрылась. Старшая женщина, стриженная по-мужски, резко обернулась к Патрику и, скривившись, поинтересовалась:

– Чем это она у тебя занимается?

Голос у нее был настолько резкий, хриплый и неприятный, что Патрик невольно поморщился – несмотря на то, что ему приходилось разговаривать с ней едва ли не каждую неделю, он никак не мог привыкнуть к этим хриплым придыханиям.

– Шьет, – ответил он.

– А почему она шьет из старой наволочки? – продолжала допрос она.

– На то она и старая… Надо же ребенку чем-нибудь заниматься.

Собеседница О'Хары поджала губы.

– Я всегда говорила, что ты крайне небережлив, Патрик. Крайне.

– Но почему?