Лбюовь

Дедушкой Ёлкиным звали первого президента России. В этом было много снисходительности, но и очень много теплоты. Ёлка, дедушка. Зайчик. Говорю же: у ёлки малоценная древесина, но необыкновенно богатая мифология. Причем мифология чисто русская. Ёлки много где растут, но только по-русски они называются ёлками. А тут в одной первой букве сказано больше, чем во всех плачах по белой березе, вместе взятых. К тому же миф белой березы – это искусственный, поэтический миф, причем сравнительно недавний. Уважали дуб, стройную сосну, плакучую иву, всякие романтические кипарисы. До конца девятнадцатого века о березах никто не думал, их даже официально не считали белыми. У Рылеева стволы берез сумрачно чернеют, а у Мережковского даже «чернеют как уголь». Поклонение Белой Берёзе идет главным образом от Есенина. А миф Прекрасной Ели – он детский, совсем наивный и популярный, из отрывных календарей. В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла. Плутишка зайчик серенький под ёлочкой скакал, принесли его домой – оказался он живой; срубили нашу ёлочку, зеленую подружку, под самый корешок, а она нарядная на праздник к нам пришла и много-много радости детишкам принесла… Так вот, все-таки: искусственную или живую? Вопрос на самом деле принципиальный, стилеобразующий, почти идеологический.

Аккуратное дерево, украшенное одинаковыми китайскими шарами или бантиками, с претензией на элегантность, – или кривобокая леспромхозовская красавица, убранная несвежими снегурками, облупленными пингвинами и стеклянными фигуристками из бабушкиной коробки. Два мира, две системы. Причем недостатки есть у обоих вариантов.

Под тяжестью елочной морально-этической дилеммы многие гнутся, но не ломаются. Покупают у бабушек сосновые ветки, прилаженные к дощечкам на манер куста, – и хвоей пахнет, и не жалко. Хоть и не живое, но как бы одухотворенное. Я лично в прошлом году наряжала живую араукарию – это было великолепно. Пока я не выставила ее подышать на балкон – несчастная на морозе скончалась.

Искусственная хвоя – ну, с этим понятно. Это все равно что электрический самовар (чтобы не употреблять более жестких сравнений). Химия, суррогат, дурновкусие. Но и с настоящей не всё хорошо: мусору, знаете ли, очень много, суеты, иголки повсюду. А главное – неприятно смотреть, как она постепенно сохнет и умирает, бедная жертва веселого праздничка. И на помойку нести неохота, и что делать с ней – непонятно.

Рис. 19 Ёлка и ёж

Жаворонок

Время, как известно, приятно убивать. Часто его приходится тянуть, но не советуется торопить. Время плохо эталонизируется: это серьезная научная проблема. Время – вечный соблазн фантастов. Время – деньги, и оно лечит.

Лучший способ обмануть время – путешествия. Летнее время ощутимо замедленней зимнего, потому что дни гораздо насыщенней. И все равно: лето пролетает и зима тянется бесконечно…

Время – категория абсолютно относительная. Мышь живет три года, черепаха – триста, и то, что для одной – вечность, для другой – сущее мгновенье.

Женское время медленней мужского. Самое медленное – детское время. Пять минут – приличный срок. Два часа – огромный срок. У детей нет этого вялотекущего обдумывания прошлого, и поэтому они часто скучают…

Сложно контактировать бывает людям, чьи индивидуальные ритмы не совпадают. Особенно явно это проявляется в момент, который можно назвать так: первая утренняя встреча жаворонка и совы. Это все равно как в воду налить масло. Или в манную кашу – ртуть, и поджечь.

Вот – сова. Я, например. Я уже встала, но еще не проснулась. В тумане еле брезжит пара слабеньких мыслишек. «Если я выпью чаю, то, возможно, приду в себя». «Не надо было ложиться так поздно. Завтра постараюсь лечь в нормальное время. Не позже двух.»

И вот – жаворонок. Например, мой муж. Он проснулся так давно, передумал уже такое количество мыслей, что уже успел даже устать. Он не может обсуждать их со мной, потому что, во-первых, сам нашел ответы на все вопросы, а во-вторых, понимает, что я еще пару часов буду практически невменяема.

Или еще пуще – моя свекровь. Она вообще жаворонок из жаворонков: ложится с курами, встает с петухами. В гармонии с природой. Она уже сварила кашу на два дня и еду собаке дня на четыре, пересыпала соль из пакета в стеклянную банку, нарезала винегрет, провела ревизию двух морозилок, погладила полотенца, прокипятила тряпки и перелила масло из магазинной бутылки в свою, пониже, которая уместится в кухонную полку.

Я все это знаю, потому что все свои планы она записывает на бумажку, которую оставляет на кухонном столе. Рядом лежат газеты, которые она собирается читать в ближайшее время. И кроссворды, которые собирается решать. Да, еще она наверняка сделала зарядку, она ее каждый день делает (я – еще ни разу в жизни).

На мое полуживое добрэутрантонинвасильна она говорит не дежурное доброе утро, а нечто очень внушительное:

– Да, – энергично кивает она, – Я скажу тебе. Я решила брать мак!

– Мак, – говорю я, пытаясь взглядом заставить чайник закипеть быстрее. – Мак, угу.