ЛЧК (Записки старого человека)

— По-моему, пить — это ужасно, а не пить — трудно… если есть, что пить, а у нас проблемы нет. Так же обстоит дело с преступностью — проблемы уже нет…

Лариса, как всегда, завела разговор о котах. Она нападала на Крылова "бесчувственный вы человек…"

— Надо думать о людях, — убеждал историк, — у нас есть цивилизация, история, память, культура и многое другое, чего нет у котов, и эти ценности мы должны сохранить…

Лариса говорила, что коты — великие мудрецы и прорицатели, а черные коты обладают особой силой, которую человечество пока не может понять.

— Ну вот, вы сами говорите, только другими словами — о поле, которое излучают эти животные, а ведь с этого начался кошкизм…

— Я говорю о влиянии на судьбу… как можно их уничтожить, если они влияют на судьбу? Наступит полный хаос — и ничего, ничего нельзя будет предсказать…

— Кошкисты тоже говорят о влиянии… они считают, что влияние дурное, наука подтверждает это. А значит, надо переделать природу — котов убрать, чтобы все шло хорошо…

Лариса была поражена — и замолчала. Крылов продолжал:

— Конечно, поле-ерунда, но в данной ситуации… пусть они лучше занимаются котами…

Опять он об этом… Я представил себе, что моего Феликса, который столько лет ждал меня, убьют и повесят на столбе. На что мне тогда вся ваша история и цивилизация…

С реки шел, загребая землю тяжелыми сапогами, Коля, за спиной деревянный ящик.

— Вот ты, скажи мне, — обращался он к историку, — почему это р-рыбы не стало? Раньше я… во-о-о… — он разводил руками, — а теперь… — он еле раздвигал пальцы, — во! — и все…

Крылов говорил ему о течении рек и глобальном изменении климата, но Коля не верил: "Не-е-е, это все коты…"

— Ну что за чушь! — не выдерживала Лариса.

— Женщина не могёт знать этого дела, — глубокомысленно говорил "дядя" и шел домой…

А после огорода, вечерами, мы с Феликсом смотрели на закат. Солнце садилось слева, и, чтобы увидеть его, мы выходили на балкон. Феликс сидел у меня на плече, и мы смотрели на медный шар, который по мере приближения к земле менял свою форму. Наконец они касались друг друга, и постепенно огромная тревожная темная земля поглощала маленькое бездумное светило… золотые и красные лучи кидались во все стороны, то высвечивали какое-то мертвое окно — и оно вспыхивало на миг, то дерево вспыхивало, горело и сгорало — съеживалось и темнело… то какое-то ничтожное стеклышко или обломок нужного прежде, а сейчас забытого и заброшенного предмета загорался с поразительной силой — жил и горел мгновение — и умирал… момент, в сущности, трагический, с которым ни одна трагедия не сравнится, если б мы не были так защищены верой — оно, это же солнце, скоро всплывет из-под земли, появится — и будет завтра…

Но чаще мы не выходили на балкон, а сидели в кухне и видели закат по отражению в стекле распахнутого окна — и окно освещало наши задумчивые лица: мое — бледное и морщинистое, и черное треугольное лицо кота, сидящего на столе… Исчезало солнце — и наступал краткий миг тишины и сосредоточенности, сумрак бесшумно мчался к нам огромными скачками, завоевывая притихшее пространство… еще тлели кое-где красные огоньки, еще светились верхушки деревьев и крыши домов… но то, что должно произойти, уже произошло — день сменился ночью… Скоро станет прохладно, мы прикроем окно, перейдем в комнату, я сяду в кресло и зажгу свет, возьму книгу, Феликс скажет "м-р-р-р" и прыгнет на колени, устроится привычными движениями… — и, не думая о прошлом и будущем, согревая друг друга своим теплом, мы помчимся куда-то вместе с темной разоренной землей… живы еще, живы, живы…

Конец лета

Кончилось лето, вот и наши летние радости позади. Какое спокойное было время — мне повезло. Впереди короткое тепло сентября и тихое умирание природы в октябре, прозрачные желтые листья — все еще будет, но приближается время темноты и тревоги, никуда не уйдешь от него. А может, взять большую корзину, посадить в нее Феликса и пойти на юг? Днем кота буду прятать, а ночью выпущу, и он бесшумно будет бежать рядом… Я пробовал ходить с ним подальше, за город, в поля. Сначала он шел за мной, потом останавливался и смотрел, как я ухожу. Пробежит еще немного — сядет и уже никуда не идет, смотрит мне вслед. Я не выдерживал этого взгляда, возвращался — он довольно урчал и поворачивал к дому, бежал теперь впереди, хвост поднят прямой ровной елочкой, оглядывался — иду ли…

Один раз я решил отнести его далеко, может быть, он все же пойдет? Нет, он стал сопротивляться, грозно рычал и наконец вырвался, пошел не оглядываясь назад, не выбирая дороги… хвост опущен, спина согнута — я обидел его. Он долго помнил этот случай и садился, как только мы достигали границ его владений… Нет, я не смогу его взять… и оставить не могу чтобы опустела эта квартира, и он бы снова ходил здесь и ждал, когда же его пустят домой, накормят и дадут посидеть в кресле, на коленях…