Льды и люди

Вечер семнадцатого июля 1896 года застал Нансена в Эльмвуде рассказывающим о событиях, предшествовавших встрече с Джексоном. Едва ли у него когда после были такие внимательные слушатели, как жители полярного поселка Эльмвуда.

— Сегодня утром была моя очередь быть поваром, — рассказывал Нансен. — Зажегши ворванную лампу, я поставил на нее котелок с мясом молодого моржа. Иогансен еще спал. Чтобы ориентироваться, куда нам идти, я взлез на ближайший торос. До моего слуха донеслись звуки, настолько похожие на собачий лай, что я вздрогнул. Я стал напряженно вслушиваться; но ничего больше не слышал, кроме гама морских птиц. Решив, что ошибся, я продолжал осматривать пролив и острова на западе. Вдруг опять послышались те же звуки, сначала глухие, отрывистые, потом громкий лай.

— Яльмар, лает собака! — крикнул я Иогансену.

Дремавший в спальном мешке Иогансен, выскочив из него, мгновенно кинулся на торос. Он сидел на нем все время, пока я доваривал моржовую похлебку. Несколько раз ему также чудился отдаленный лай, но настолько невнятный, что это показалось Иогансену шумом отдаленного птичьего базара.

После завтрака, надев лыжи, я ушел на разведку. Иогансен остался у каяков. Все было тихо. И я шел в сомнении, считая, что стал жертвой галлюцинации. Но минут через десять я увидел свежие звериные следы на снегу. По величине они были больше песцовых. Но как мы не слышали лая собаки, когда она пробегала в двухстах шагах от нашего лагеря? Что-то невероятное. Но чьи же тогда следы? Волчьи?.. Волнуемый самыми противоположными мыслями, то надеясь, то снова впадая в сомнение, шел я на лыжах дальше. В голове и сердце был настоящий хаос мыслей и чувств, и я бессознательно выбирал дорогу между торосами.

Вдруг мне почудился окрик мужского голоса… такой странный, чужой. Первый чужой голос за три года. Сердце забилось, кровь хлынула в голову. Взбежав на торос, я крикнул во всю силу легких. Голос, раздавшийся среди ледяной пустыни, говорил о жизни, о родине, о всем, что я оставил там. И я, не думая ни о чем другом, не помня себя, понесся, как ветер. С тороса я увидел собаку, за ней пробирался на лыжах среди льдин человек.

Я приподнял шапку, мы протянули друг другу руки.

Над нами повис туман, скрывший весь окружающий мир: под нами был исковерканный пловучий лед, окутанный туманом. А тут стояли: европеец в английском изящном костюме, в высоких резиновых башмаках, выбритый. Против него — дикарь в рваном меховом рубище, измазанный моржовым жиром, кровью, косматый, с лицом, покрытым слоем ворвани и грязи.

Нансен разлегся на медвежьей шкуре, лежавшей около чугунной печки, рядом с Иогансеном.

— Остальное известно. Мистер Джексон, ваша очередь. Мы с Иогансеном с нетерпением ждем вашего рассказа об исследовании архипелага.

Джексон принес из своего маленького кабинета пухлую пачку рукописных карт.

— Вот результаты нашей двухлетней зимовки на Кап-Флоре, — потряс он ими. — Карта Пайера безбожно врала. Земля Франца-Иосифа не земля, а архипелаг.

— Мы в этом лично убедились, — подтвердил, отодвигаясь от раскалившейся печки, Нансен.

— В первую же нашу экспедицию весной 1894 года, — продолжал Джексон, — пройдя на восток от Британского канала, мы открыли острова Скот-Кельти, Сальсбюри, Омманей, острова Елизаветы и Луиджи. Открытый на северо-запад от Гукера остров мы назвали именем нашего геолога: вот этого, — Джексон хлопнул по плечу сидевшего на медвежьей шкуре около его кресла Кетлитца.

— А соседний, Фредерик? — лукаво спросил Кетлитц. — Как мы назвали его?

— Соседний мы назвали, Фредерик, — Джексон поклонился в сторону Нансена, — именем нашего отважного гостя. Островом Фритьофа Нансена… — Гип! Гип! Гип! Фритьофу Нансену! — прокричали, вскакивая, англичане: — Гип! Гип! Гип! Смелому Иогансену!

Смущенные Нансен и Иогансен подошли к столу, на котором Джексон разложил карты.

— От острова Нансена, — указывал он циркулем путь, — мы пошли на северо-запад. С берега последнего острова мы увидели неизвестное море.

— Мы с Фритьофом пересекли его на каяках, — подтвердил Иогансен.