Льды уходят в океан

— Подожди, капитан. Я сказал, что ты м-мерзавец и негодяй. Но ты еще и трус! Бежишь, как крыса... Как крыса, понимаешь? Как крыса! Как крыса!

Марк повторял одни и те же слова и не мог остановиться. Он чувствовал, как внутренняя дрожь выходит наружу и он не в силах с ней совладать. И еще он не в силах был совладать с непреодолимым желанием схватить Зарубина за горло, придушить его.

«Не надо!.. — убеждал он себя. — Не смей!..» А руки уже протянулись к Зарубину, схватили его.

Зарубин не сопротивлялся. Только вытянул шею, стараясь разглядеть, не идет ли тот, кто вышел из кубрика.

Вдруг Марк резко притянул капитана к себе и с силой ударил его в челюсть. Марина слышала, как охнул Зарубин. Она хотела закричать, но Марк сказал:

— Теперь уходи, З-зарубин.

Марина осталась стоять у борта, растерянная и жалкая, боясь шевельнуться, не смея поднять глаз.

— Мразь... — Марк повернулся и, ссутулившись, пошел на корму, где были привязаны шлюпки.

— Марк! — крикнула Марина. — Марк, не уходи!

— Мразь, — тихо повторил Марк.

3

Он никогда не думал, что душевная боль может быть такой сильной. И никогда не думал, что ему вдруг так нестерпимо захочется уйти от самого себя: ничего не вспоминать, ни о чем не размышлять, раствориться в какойто пустоте, чтобы она окружила его со всех сторон. Но боль не уходила. И он не знал, как от нее уйти. Метался, за сутки почернел, осунулся до неузнаваемости.

«Кто она теперь для тебя? — пытался убедить он себя. — Из-за таких теряешь веру в людей... А разве ты сможешь забыть ее? — тут же возражал он себе, — Но ведь это — вероломство, подлость, — снова убеждал он себя. — Руби сразу: если придет, оскорби так, чтобы запомнила на всю жизнь. И сразу станет легче. Потому что ничего не останется... В том-то весь ужас, что ничего не останется. А как же жить?.. Но она ведь предала тебя. Предала! Ее надо забыть!»

— Да, забыть... — неожиданно для себя вслух произнес он...

Она пришла ночью. Долго стояла в конце переулка, не решаясь подойти к его дому. Стояла и оглядывалась по сторонам, будто ее кто-то выслеживал. Понимала, что Марк не простит, не сможет простить, и все же пришла.

«Зачем пришла? — спрашивала она себя. — Что ты ему скажешь?»

Ей нечего было говорить. Она это тоже понимала. Не станет же она рассказывать Марку о том, как еще прошлой осенью издали любовалась капитаном танкера «Калуга». Ей, простой сварщице, Зарубин казался недосягаемым, чем-то вроде знаменитого киноартиста. А он к тому же еще был и моряком. Тем самым моряком, который лишь вчера сурово глядел смерти в глаза, а сегодня умеет смотреть на мир беспечно и весело, будто в этом мире, кроме радостей, ничего другого не существует... Это было даже не увлечение, скорее восторженное любопытство. И вот однажды, уже нынешней осенью, этот моряк заговорил с Мариной. Это был пустячный разговор, но он словно что-то перевернул в ее жизни. Вблизи Зарубин оказался проще и доступнее. В нем бурлила неуемная энергия, которая захлестывала и его самого, и тех, кто с ним соприкасался.

Зарубин спрашивал: «А кто же для тебя я?» Она и вправду не знала, как ответить. К Марку она испытывала глубокую нежность и была уверена, что таких чистых, как Марк, больше не найти. А Зарубин... В нем было чтото такое, что Марина не могла объяснить, что неудержимо влекло. Может быть, это была та легкость, с которой Зарубин плыл по жизни и которой, казалось Марине, не хватает Марку.

«Марк все усложняет, — думала она, — все у него слишком глубоко. С ним, наверно, будет хорошо, когда перевалит за сорок и поостынет кровь...»

Порой ей становилось страшно. Чем все это кончится? Но ничего не могла поделать. «Время само все поставит на свое место», — говорила она, как бы прячась от своих сомнений...

Если бы Марина сейчас могла рассказать Марку обо всем, что пережила с той минуты, когда Зарубин трусливо сбежал после стычки с ним!.. Если бы Марк поверил, что сейчас на всем белом свете ей никто не дорог так, как он! За эти сутки Марина, кажется, поняла его душу до конца и вдруг почувствовала, как сразу повзрослела и что от той легкомысленной Марины, которая недавно восхищалась «романтикой» и «блеском» Зарубина, не осталось и следа... Но разве она сможет обо всем рассказать Марку? Разве он станет ее слушать?

Марина наконец подошла к дому, где жил Марк, нерешительно поскреблась в ставню.

Никто не откликался. Марина прижалась щекой к ставне, тихонько позвала:

— Марк!

Теперь он услышал. Приблизился к окну, спросил:

— Ты?

А мог не спрашивать. Знал ведь — это она. Потому что ждал. Не верил, что может прийти, а ждал.

Марк набросил пиджак, вышел на улицу. А она так и продолжала стоять, прижавшись щекой к ставне, не в силах сдвинуться с места.

Он остановился рядом, закурил.

— Здравствуй, Марк. — Марина не могла побороть волнения, голос ее дрожал. — Я пришла...

Он, не глядя на нее, бросил:

— Зачем?

— Мне тяжело, Марк.

Он неестественно засмеялся:

— Ха! Тебе разве может быть тяжело? Таким, как ты, — он нажал на слово «таким», — разве бывает тяжело?

— Мне тяжело, Марк, — повторила она. — Очень тяжело.