Льды уходят в океан

Возможно, в другое время Степа и не обратил бы внимания на такой пустяк. Ну, толкнул его Марк, ну, зашибся Степа чуть-чуть, так что? Марк же не нарочно сделал так, чтобы Степа зашибся! Разве Марк мог нарочно?

Но сейчас Степа был взвинчен ничуть не меньше, чем Марк. Слишком много в нем всего накопилось, слишком часто обо всем этом он думал. Марк Талалин и Вынукан, Людка Хрисанова и Райтынэ, Саня Кердыш и он сам, Степан Ваненга, — сам шаман не разберется, кто из них прав, а кто виноват. Может, и Вынукан не виноват? Волки б его загрызли в тундре, этого невиноватого Вынукана!.. Гад какой!

А Марк будто озверел. Потом он будет раскаиваться в этом, но сейчас он забыл и о своем человеческом достоинстве, и о том, как клялся когда-то всегда быть благодарным Степану Ваненге. Не говорил, а точно выталкивал он из себя обидные слова, которые себе не скоро простит:

— Ты сволочь! Я думал, ты человек, а ты сволочь! Правильно сделала Райтынэ, что к Вынукану от тебя сбежала. «Скоро спать с Людкой будете…» А тебе какое д-дело до нас?

Степа притих, широко открытыми глазами глядел на Марка и молчал. Вначале в его глазах было только удивление: вот, значит, какой есть Марк Талалин. Уй как хорошо, однако, что я теперь знаю, какой он есть! Шибко хорошо! Пускай все говорит, я буду слушать.

— Ты Райтынэ потерял, теперь на весь мир озлобился? — бросал, задыхаясь, Марк. — Любого загрызть готов, да? Как волк?

Степу душил гнев, у него сейчас было только одно желание: сказать Марку такое, чтобы тот никогда этого не забыл. Где взять такие слова? Гнев замутил его разум, и он ничего не может придумать.

— Ты — Вынукан! — крикнул наконец Степа. Похмолчал, и опять: — Ты — Вынукан! Худой ты человек. Что тебе дать? Вот что я тебе дам… На!

Степа плюнул на Марка и медленно, тяжело пошел к своему углу. Всего четыре шага было идти, а ему казалось, будто давно он бредет по застывшей тундре, и только тоска вокруг него.

Он опустился на табурет, положил руки на стол и уронил на них голову. Зачем так худо устроена жизнь? Зачем он уехал из тундры в город? Там люди лучше. И все там лучше. Был бы он сейчас в тундре, ушел бы к олешкам. Они все понимают, олешки-то. С ними хорошо. Начнешь рассказывать им о своем горе — слушают. Положат горячие морды к тебе на плечи — и слушают. Хоть час говори, хоть два — стоят. Глядят тебе в глаза, будто вот-вот скажут: «А ты не шибко горюй, однако…»

Тут разве кто такое скажет? Марк Талалин говорит: «Ты — волк». Марк Талалин говорит: «Правильно сделала Райтынэ, что к Вынукану от тебя сбежала…» Вот как… Рад он теперь, Марк Талалин, что обидел?.. Чего это с Марком? Уж не плачет ли от горя? Если человека Вынуканом назвать, не заплачешь ли? Уй как плохо получилось, однако! Совсем я дурной стал, хуже Илюшки Беседина!

Степа подошел к Марку, присел возле него. Хотел погладить по плечу, но раздумал. Вдруг вскочит сейчас Марк да ударит? Не того боялся, что больно будет. Это пройдет. А вот сумеет ли тогда простить Марка?

Все же пересилил себя, осторожно дотронулся до его плеча, позвал:

— Марк.

Молчание.

— Марк, давай говорить. Худо так-то, слышишь?

— Уйди от меня!

— Куда же я пойду, однако? Тут не тундра. Тут город… Но я могу уйти. Хочешь?

И опять молчание.

Но недолгое. Марк сел, посмотрел на Степу:

— Со мной тебе тесно?

— Мне не тесно.

— А к-какого ж черта бежать собрался?

— Я не собрался. Ты собрался. Вот твой сундук лежит… Я его назад запхну, пожалуй.

— Запхни… Слушай, Степа, как мы теперь с тобой дальше будем? Наговорили друг другу такого, что…

— Много наговорили. Да забыть долго ли? Ты виноват, а я не виноват? Мы небось не враги с тобой, Марк Талалин. Это враги долго зло помнят. А нам зачем?.. Ты курить будешь? Кури мою трубку, возьми вот. Мне свою сигарету давай. Будто трубку. Так будет, как в тундре. Шибко хорошо будет…

2

…Петр Константинович положил на стол две характеристики и попросил Борисова:

— Прочти. Потом посоветуемся с членами парткома.

Василий Ильич с надеждой посмотрел на Смайдова:

— Ты хорошо тогда сказал: «Списывать Езерского еще рано». Я много думал об этом. Мы иногда как-то уж очень легко ставим точки. И ошибаемся. Наверное, лучше лишний раз поверить, чем выразить недоверие…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Петр Константинович.

— Ничего особенного. Просто вспомнил, что снова звонил Лютиков. По поводу Езерского. Он, кажется, обрадовался, когда я сказал ему: «Смайдов уверен, что Езерский еще станет человеком…»

Борисов придвинул к себе характеристику Езерского и стал читать. Читал он внимательно, долго останавливался на отдельных фразах, а когда закончил, медленно поднял глаза на Смайдова и некоторое время смотрел на него так, будто перед ним сидел тяжелобольной человек.

— Разочаровался? — спросил Петр Константинович. — Ты, конечно, надеялся: коль Смайдов сказал, что с Езерским еще стоит повозиться, значит, все. И теперь пускай Езерский представляет советских рабочих за рубежом… Так?

Василий Ильич на вопрос не ответил. Покачав головой, проговорил: