Льды уходят в океан

«…Тов. Езерский по натуре своей замкнут („Ну и черт с ним, что замкнут! — подумал Сергей Ананьевич. — Там это не помешает“), в нем совершенно отсутствует чувство коллективизма. Он индивидуалист, для которого интересы коллектива — пустой звук (Лютиков поморщился: „Тоже мне писатели-психологи“). Однако самым существенным недостатком в характере тов. Езерского является его страсть к стяжательству. Этой цели подчинено все: именно поэтому он стремится работать как можно больше; он старается отличиться на производстве в надежде получить премию; он может очернить товарища по работе, чтобы заслужить поощрение. В стремлении к стяжательству Езерский не останавливается ни перед обманом руководства предприятия, ни перед обманом своих же товарищей…»

Лютиков в бешенстве отшвырнул от себя характеристику и некоторое время сидел с таким видом, будто на него выплеснули ушат какой-то гадости. Он даже побагровел от возмущения. Как зарвались, а! Эти умники, наверное, считают, что он, Лютиков, без конца будет смотреть на их фокусы.

Он позвонил Борисову. Стараясь говорить поспокойнее, спросил:

— У вас есть время подойти сейчас ко мне? На несколько минут.

Борисов помедлил с ответом, и Лютикову показалось, что тот, прикрыв трубку рукой, с кем-то совещается. Со Смайдовым, конечно.

— Вы стали плохо слышать, Василий Ильич? — Лютиков слегка повысил голос. — Я спрашиваю, можете ли вы сейчас подойти в контору?

— Если вы разрешите, Сергей Ананьевич, я подойду через полтора-два часа, — ответил наконец Борисов. — У меня совещание, собралось много народу…

— Значит, прикажете подождать?

— Почему же?.. Если это срочно, я…

— Вот именно срочно. Прошу не задерживаться.

Борисов действительно проводил совещание, которое пришлось прервать. Извинившись, Василий Ильич вышел из кабинета и направился в партком.

Он догадывался, зачем экстренно понадобился Лютикову. И, странное дело, только вчера чувствовавший в присутствии Смайдова какой-то необыкновенный подъем духа и решимость до конца быть честным перед самим собой, сейчас Василий Ильич сразу сник, растерялся и испугался своей вчерашней решимости. Зачем он согласился со Смайдовым? Он что, не знает Лютикова? «Смайдову, конечно, терять нечего, ему в конце концов все равно, где работать: в доках, в порту или на каком-нибудь заштатном аэродроме. Да и авторитет у него такой, что не всякий Лютиков дотянется до него руками. А я…»

Василий Ильич досадовал в эту минуту на Смайдова за его вчерашнюю напористость, перед которой он не мог устоять, и в то же время ему очень хотелось увидеть Петра Константиновича, чтобы рассказать о своих сомнениях, чтобы почерпнуть у него хотя бы немного твердости. Ведь как раз твердости Борисову и не хватало, он не скрывал этого от себя.

Смайдова в парткоме не оказалось. И никто не знал, где он. Кажется, ушел в горком партии, а к кому — никто не знает.

Сергей Ананьевич даже не поздоровался. Ткнув пальцем в лежащий на столе лист бумаги, спросил:

— Что это?

Борисов, конечно, знал, о чем он спрашивает. Потому что палец Лютикова указывал как раз на то место, где красовалась под характеристикой его подпись. И все же, выигрывая время, сказал:

— Что? Что вы имеете в виду, Сергей Ананьевич?

— Я спрашиваю, кто автор этого художественного произведения? Кто состряпал сей гнусный пасквиль на честного рабочего?

— Почему пасквиль? — не согласился Василий Ильич. — Характеристика соответствует действительности. А насчет авторов… Ее утверждали на парткоме. Никто ни слова не сказал против.

— Никто ни слова не сказал против? — Лютиков с убийственным сарказмом посмотрел на Борисова, и тот увидел, как скривились его губы. — Все молчали. Так? Все затаили дыхание, слушая трель соловья! Похвально! Похвально для принципиальных коммунистов. Вы что же, лишаетесь на парткоме дара речи? Вас всех поражает шок?

— Не могу понять, Сергей Ананьевич, почему вы так раздражены, — негромко проговорил Борисов. — Никто из нас не лишается дара речи. Мы…

Лютиков вдруг сухо рассмеялся.

— Скажите, товарищ Борисов, вы еще не вывесили в парткоме портрет Петра Константиновича Смайдова?

— Почему мы должны вывешивать его портрет?

— Как почему? Он же ваш партийный вождь, учитель… Может быть, отец, друг…

Борисова начинала злить бестактность Лютикова. Кто ему дал право хамить? Борисов сдерживал себя, но стиснутые зубы и злой, напряженный взгляд выдавали его состояние.

Сергей Ананьевич, видимо, понял. Понял, что переборщил. И сказал более спокойно:

— Вы знаете, Василий Ильич, что я всегда относился к вам, как к человеку, которого ценю за многие качества. И мне не хочется менять о вас своего мнения. Очень не хочется. Я, конечно, понимаю: вам нелегко со Смайдовым. Он может подчинить себе людей и посильнее, чем вы. Не удивительно поэтому, что вы попали под его влияние. Да и не только вы. Но задумались ли вы хоть раз, Василий Ильич, лично вы, до чего так можно дойти?