Льды уходят в океан

Ну, это ничего. В тундре ученых ненцев теперь немало, однако. Не удивишь. А Вынукан еще и стихи пишет. В архангельской газете, рассказывал, печатался. Хорошие стихи. Про тундру так говорит:

Раскинулась тундра широко,
Пурга лишь бушует вдали,
А горы Бырранга высоки,
Как глянешь, так сердце болит…

Здорово, однако! Когда читал, Райтынэ даже розовой стала от удовольствия. И глаз с Вынукана не сводила. И все люди глаз с Вынукана не сводили. Кто-то, правда, сказал: «По радио похожее передавали. Про море…»

Зашипели на того человека: «То про море, а Вынукан про тундру, про горы Бырранга. Такого не передавали!» Райтынэ тоже кричала: «Такого не передавали!»

В тот вечер она надела самые красивые тобоки,[2] самое красивое платье. Даже перчатки на руки надела — тонкие, блестящие, таких в тундре не носят. И духами хорошими надушилась так — голова кружится…

Когда начали танцевать, Вынукан подошел к Райтынэ, спросил:

— Можно тебя пригласить?

Вместо Райтынэ ответил он, Степан:

— Нельзя пригласить.

— Почему нельзя? — спросил Вынукан.

Если бы Вынукан обиделся или разозлился, лучше было бы. А он улыбнулся. Как дурной. И все время смотрел не на Степана, а на Райтынэ. Будто Степана тут вовсе и не было.

— Нельзя пригласить, я сказал, — повторил Степан.

Вынукан засмеялся.

— В городе культурные люди так не делают. В городе обязательно говорят: «Пожалуйста».

— Если тебе больше нравится в городе — пожалуйста, возвращайся туда, — зло сказал Степан. — Тут и без тебя обойдутся. Идем отсюда, Райтынэ.

Но она не захотела уйти. Сказала:

— Мне здесь хорошо..

Степан ушел. А Райтынэ весь вечер танцевала с Вынуканом. И на другой вечер она танцевала с ним, и еще, и еще. А через два месяца совсем просто сказала Степану:

— Я люблю Вынукана. И он меня любит. Он хороший. Шибко хороший. Он пишет про меня стихи. Умные стихи. Хочешь, я почитаю?

— Не хочу, — ответил тогда Степан. — Стихи — тебе, ты и слушай. А мне не надо.

С тех пор Райтынэ будто прилипла к Вынукану. И сразу опустела тундра. Не так быстро стали бегать олешки. Не так красиво пела теперь пурга. Все стало не так. Раньше даже длинные ночи не пугали Ваненгу: плохо разве долго-долго сидеть рядом с Райтынэ и обо всем говорить? Неплохо, однако. А теперь длинная ночь — как тоска на сердце. Что делать? Выйдет Степан Ваненга из дому, пойдет подальше в тундру, остановится, слушает.

Воет ветер, воют голодные волки. Больше ничего нету. У-уй, тоска какая!.. Бежать хочется. От тундры бежать, от тоски, от себя. Матери так и сказал:

— Надоели олешки. Надоела тундра. Надоела пурга. Поеду в город.

И уехал.

Буер с белым и красным парусами снова промчался мимо стамухи, чуть не зацепив за край ледяной горы. Кердыша не было видно: поземка закрывала сани и человека, с берега казалось, что по воздуху летят одни паруса.

— Красиво! — сказал Ваненга. — Шибко красиво!..

Потом паруса закружились вокруг стамухи — вираж за виражом, один круче другого. Степан улыбнулся: упорный Саня! Другому, поди, надоело бы голову свою тренировать, а ему не надоедает. Дома крутит, в спортзале крутит, на буере крутит. Каждый день. «Сказал, что моряком буду — значит, буду!» — говорит Саня. Вот и крутит.

Степан опять начал тихонько напевать. И в это время услыхал:

— Поешь, Степан? — Кто-то положил руку на его плечо и переспросил: — Поешь про тундру?

Степан оглянулся. Сзади стояла Марина Санина, буфетчица из ресторана. Степан ее знал, ее многие знали в порту. Известно было Степану и то, что Марина часто бывает с Бесединым.

Разное говорили о ней. Одни — хорошее, другие — плохое. Сам Степан ничего не мог сказать. Откуда ему знать, как и чем живет она? Слышал Ваненга такую русскую поговорку: «Скажи мне, кто друг твой, и я скажу, кто ты». Умная поговорка. Однако Степан не совсем понимал: разве друзья обязательно должны быть оба плохими? Райтынэ была его другом. Хорошим другом. Она сделала очень плохо — забыла дружбу. А вот он этого не сделал бы. Значит, он не такой, как Райтынэ. И Марина Санина, может быть, не такая, как Беседин…

Степан встал, снял варежку, протянул Марине руку:

— Здравствуй, Мария. Хорошего тебе здоровья.

— Спасибо, Степа. И тебе хорошего здоровья. Это, наверное, Саня Кердыш катается на буере?

— Саня. Мчится туда-сюда, как на олешках.

— А ты почему не катаешься?

— Не люблю на буере. На олешках люблю, на буере не люблю. Некому там кричать: «Ой-е, пошел, пошел быстро!»

Марина засмеялась. Даже похлопала ладошками — так ей, наверно, понравилось, что сказал Ваненга. А Степан, слушая, как она смеется, глядя на ее лицо, проговорил:

— У-уй, красивая ты, однако! Шибко красивая! А когда смеешься — будто снег по весне в тундре тает…

— Это ты правду говоришь?

Марина сдернула с руки варежку, стряхнула снег с шапки Степана. Он хотел снять шапку, но Марина отстранила его руку:

— Не надо. Простудишься. Ну-ка, скажи еще чтонибудь хорошее.