Льды уходят в океан

— Лет семнадцать было — боксом увлекался. Потом бросил.

— Зря бросил. Бокс — спорт храбрых. Грешным делом, и я когда-то в ринг был влюблен. И не бросил бы, если бы не это, — он глазами показал на протез. — С одной рукой драться разве только с девчонками…

Марк промолчал: «Давно это с ним случилось, а примириться никак не может».

— Ты не думаешь, Талалин, чего это, мол, парторг о спорте речь со мной завел?

Марк улыбнулся:

— Наверно, неспроста.

— Угадал. Связь между спортом и тем, о чем я хочу с тобой говорить, есть. Тебе не кажется, что ты мог бы стать хорошим дружинником?

— Дружинником? Правду сказать, не думал об этом. Хотя… — Марк приподнялся, стряхнул пепел в стоявшую на столе пепельницу и снова сел. — Хотя йообще о дружинниках говорят много и по-разному.

— Что говорят?..

Марк собрался было ответить, но дверь неожиданно открылась, и в комнату вошел Лютиков.

— Вы еще здесь, Смайдов? — громко спросил он. — Здравствуйте. Признаться, не ожидал вас застать. Заглянул на всякий случай.

Посмотрев на Марка, Лютиков кивнул головой. Марк встал, спросил у Смайдова:

— Мне уйти, Петр Константинович?

— Нет, почему же… Я думаю, начальник мастерских не будет возражать, если мы продолжим беседу. Не будете, Сергей Ананьевич?

Лютиков в свою очередь спросил:

— Надолго?

— Нет. Присаживайтесь, Сергей Ананьевич… Садись, Марк. Так что же говорят о дружинниках нашего города?

Марк, взглянув на Лютикова, пожал плечами.

Он хорошо знал Лютикова: не раз видел его в доках, куда тот приходил почти каждый день, слушал выступление на одном из открытых партийных собраний, когда Лютиков в пух и в прах разносил какого-то молодого рабочего за то, что тот слегка покритиковал так называемую «систему штурмовых авралов». Марк хорошо понимал: в доках без авралов не обойтись, хотя их могло бы быть и меньше, но та неоправданная резкость, с которой Сергей Ананьевич обрушился тогда на парня, вызвала в Марке невольную антипатию к начальнику мастерских. И сейчас, глядя на Лютикова, Марк думал: «Стоит ли при нем откровенно высказывать свои мысли?..»

Однако Лютиков сам спросил:

— О дружинниках? Интересно послушать. «Рыцари порядка» — так их, кажется, называют. О многом говорит такая оценка, верно, товарищ…

— Талалин, — подсказал Смайдов.

— …товарищ Талалин? Вы тоже дружинник?

— Нет. Пока еще нет.

— Плохо. Очень плохо, товарищ Талалин. Прятаться за чужую спину, когда она у самого такая широкая, это знаете…

Сергей Ананьевич считал себя как бы крестным отцом многих городских дружин. Он гордился, что в городе число «рыцарей порядка» растет с каждым годом, и растет оно главным образом за счет рабочих и служащих судоремонтных мастерских.

Когда ему говорили: «Это ваша личная заслуга, Сергей Ананьевич», Лютиков скромно возражал, но в душе был согласен с этим. Разве не он установил твердый план каждому цеху, каждому доку: выделить такое-то количество «единиц» для зачисления их в дружинники?

Марк все же сказал:

— Разное говорят о дружинниках. Но я скажу о том, что думаю сам. Очень много показного, Петр Константинович. Настоящих рыцарей порядка, без кавычек, у нас раз, два — и обчелся. Пойдите вечером на главную улицу, дружинники там ходят табунами, под ручку… Табун за табуном. А в это время в глухих переулках что творится? И если оттуда кто-нибудь начнет взывать о помощи — пустое дело. Глас вопиющего в пустыне… Вот так… Кажется — здорово! А на самом деле — смех. С красными повязками дежурят чуть ли не дети. Кому это нужно? Для галочек?

Лютиков ничего не ответил.

— Вот вам картина, которую я сам видел, — продолжал Марк, глядя на Смайдова. — Какой-то пьяный лоботряс учинил дебош на автобусной остановке. Лезет без очереди, матерится, пустил в ход кулаки. А мимо — табунчик с красными повязками: девчонки из рыбного техникума. Остановились в сторонке, совещаются. Кто-то крикнул: «Товарищи дружинницы, чего ж вы смотрите?!» Одна кнопка осмелилась, подходит: «Послушайте, молодой человек, как вам не стыдно?»

— А вы тоже наблюдаете? — спросил Лютиков, усмехнувшись.

— Я тоже наблюдаю, — спокойно ответил Марк. — И вижу, лоботряс подхватил дружинницу на руки, говорит: «Дай-ка я тебя поцелую, кроха… Вот так… А теперь — сматывай».

— А вы наблюдаете? — снова спросил Лютиков.

— Нет. — Марк улыбнулся. — Со мной были Кердыш и Ваненга. Знаете их, товарищ Лютиков? Мы постарались внушить этому пьяному типу, что хулиганство не остается безнаказанным. Кажется, он кое-что уяснил.

— Каким же методом вы пользовались? — Лютиков спрашивал, глядя на Марка откровенно насмешливо.

— Я уже сказал, — сдержанно ответил Марк. — Методом внушения.

— С применением силы? То есть на хулиганский акт ответили хулиганским актом?

— Нет, мы прочитали ему полуторачасовую лекцию о порядочности и благородстве. — Марк сказал это едко, почти с вызовом. — И он понял свое заблуждение. Поклялся, что будет паинькой до конца жизни.

Смайдов чувствовал: Талалин закипает. И подумал: «Сейчас ему лучше уйти». Он уже хотел как-нибудь сказать об этом Марку, но тот сам спросил у Смайдова:

— Я пока вам не нужен, Петр Константинович?