Лебединая дорога

Так он и не раскрыл рта. Так и не успел ничего сказать. Лесное чудо весело фыркнуло, перекинуло на грудь длиннющую косу, да и побежало к своим.

Солнце вспыхивало на заплатах, украшавших застиранный подол.

Видга сел там же, где стоял, в шелковистую траву, которая не росла в Торсфиорде. Подпер голову руками. И даже не заметил гардского хирдманна Лютинга, ярлова сына, когда тот прошел в двух шагах от него.

Свою лесную красавицу он встретил еще раз несколько дней спустя, когда его послали с братьями Олавссонами в город — за вином для предстоявшего торжества.

Он увидел ее, когда уже и надеяться на то перестал. Они с Олавссонами перекатывали к берегу дубовые бочки, и кто-то медленно поднимался навстречу, и Видга сперва равнодушно скользнул глазами по худенькой фигурке, согнутой тяжестью коромысла… и тут приметил знакомые заплаты и выпрямился с заколотившимся сердцем, оставив работу.

Узнает ли?

Не узнала. Прошла мимо Видги, не подняв головы. Непосильная ноша тянула к земле, босые ноги пылили. Вот подвернулся камень, спрятавшийся в пыли… девчонка оступилась, тяжелые ведра качнули ее вперед, потом назад, и наконец свалили на колени, прямо в лужу вылившейся воды.

И Видга глазом моргнуть не успел, как рядом с ней точно из-под земли вырос маленький сморщенный старик, одетый в грязную овчину шерстью наружу, с тремя седыми косицами, закрученными на желтой выбритой голове. Он зло прошамкал ей что-то, чего Видга не понял, и на видавшую виды рубаху, на вскинутые руки градом посыпались удары.

Видга знал, что хозяйства без невольников не бывает… Еще он знал, что невольницу — тир — можно безнаказанно поколотить или, наоборот, поцеловать, не больно задумываясь, понравится ей это или нет. Рабыня, и все тут. И тем не менее что-то сдернуло его с места, бросило вперед.

Видга едва дорос макушкой до отцовского подбородка. И он был еще далеко не так силен, как ему хотелось. Но его руки давно привыкли и к оружию, и к веслу, и к любой работе. Когда эта рука сомкнулась у старика на запястье тот вздрогнул и обернулся, вжимая голову в плечи.

Видга встряхнул его, точно пойманную крысу, — из овчины полетела вековая пыль.

— За что бьешь, вонючка?

От того и впрямь пахло так, будто он ни разу в жизни не мылся. Северного языка он, конечно, не понимал, но смысл ухватил без труда и ответил со всем достоинством, какое мог себе позволить:

— Моя знай, за что… твоя не спрашивай, мимо ходи! Одна рука у него оставалась свободна, но поднять ее на Видгу он не смел и только злобно моргал черными степными глазами из-под морщинистых век.

Внук Ворона вытянул старика его же палкой по сгорбенной годами спине:

— Я тебе покажу, как перечить, собака!

— Моя знай, — упрямо повторил тот. Но Видга уродился в отца: с рабами долгих споров не затевал. Невольник кувырком полетел прочь, напутствуемый умелым пинком:

— Хозяина приведи, желтомордый… я ее куплю!

Старик проворно поднялся и отбежал в сторонку, плюясь и бормоча что-то на неведомом языке. Приказания Видги он так и не понял, но намерения чужеземца были ясны. Он ушел, оглядываясь и хромая. А сын хевдинга нагнулся к девчонке и поставил ее на ноги. И спрятал за спину руки, надолго запомнившие, как легли в них ее остренькие теплые локти…

— Ты кто? — спросил он, сообразив наконец, что говорить следовало по-гардски.

У нее уже набухал на щеке свежий синяк.

— Смиренкой зовут… — ответила она, утирая с лица слезы и грязь. — Боярина Вышаты Добрынича раба.

Вид у нее был жалкий и какой-то погасший, губы дрожали.

— Смэрна, — примерился Видга к непривычному имени. Он глядел на Смирену и только теперь явственно увидел все то, чего не заметил в лесу.

Рваную-прерваную одежду, детские руки в недетских грубых мозолях… глаза, красные от слез и работы впотьмах… Рабыня! Но, странное дело, память знай подсовывала ему не малодушного Гриса, а Рагнара с Адельстейном. И еще славную тир, любимицу пращура Халля, мать пра-пра-прадеда… Сзади приблизились трое Олавссонов.

— Вестейн ярл! — почесывая в бороде, недовольно повторил Бьерн. — Мало нам хлопот с Вестейном ярлом! .

Гуннар потрогал перевязанную шею и промолчал. А Сигурд дружески заулыбался Смирене. Вспомнил, верно, свою черноглазую Унн, недавно пообещавшую ему нового сына.

Тут со стороны города приблизился всадник, по виду — слуга. Второго коня он вел в поводу. Подъехав к четверке урман, он остановился, помедлил, явно не зная, с кем заговорить, и наконец сказал сразу всем четверым — сами разберутся:

— Вышата Добрынич на раба нерадивого просит не сердиться. В гости зовет, на беседу и угощение…

Видга шагнул к коню. Ездил он хорошо, привык еще дома. И указал Смиренке место впереди себя:

— Полезай!

У нее снова дрогнули просохшие было ресницы, а за ресницами и губы:

— Куда же я, княжич… воды-то принести…

Видга сдвинул брови, но ничего не сказал. Не его Смэрна, не выкупил он ее еще у гардского ярла. Не ему и распоряжаться, что ей делать и куда идти.

Так, хмурым, и проехал он полгорода, а потом, не видя кланяющихся трэлей, минул ворота боярского двора.