Лебединая дорога

Старые меряне, что еще недавно отмахнулись бы не слушая, теперь внимали ему уважительно. С такой родней поди не посчитайся. Да и повидал он в Кременце, что не каждой седой бороде снилось…

А молодые только слюнки глотали. Двух дней не прошло, как к Чуриле явился Азамат:

— Возьми в войско, кугыжа… С тобой пойти хотим. За его спиной переминались двенадцать румяных охотников, гордый цвет большого села.

— Беру, — сказал князь. Ибо не бывает лишних рук ни на пашне, ни на пиру, ни на войне…

Еще несколько дней он отвел на то; чтобы дать людям отдохнуть, отдышаться после перехода, залечить стертые ноги. В Барсучьем Лесу он предполагал встретить урман. Но время бежало — Халльгрим не появлялся…

— Узнали коня в рати! — бормотал Верхний конец. — Ушел, собака, на север к себе ушел!

Наконец решились подойти с тем к самому князю. Чурила отмолчался. Выждав оговоренный срок, он повел войско дале, на полдень. И не велел наказывать Видгу, когда он в кровь избил другого отрока, своего ровесника. Тот сглупу сказал при нем, что урман, мол, не след и ждать… Ясно, с чужого языка брякнул. Неразумный отрок тот был из Верхнего конца.

Далеко, далеко назад отступило прощание с домом… Всякий день Чурила объезжал войско и видел, как ратники мало-помалу втягивались в походный быт. От привала до привала они шли неутомимым охотничьим шагом. Пот, перемешанный с пылью, окрашивал лица и кудри в одинаковую серую масть. На привалах они скидывали с плеч мешки, звякавшие бронями и топорами. Втыкали в землю тяжелые копья. И река принимала всех подряд, не чинясь, не приглядываясь, боярин или холоп нагишом бросался с откоса!

А перед сном говорили о женах. И не удивляло, когда сварливая хозяйка вдруг представала перед умственным оком ненаглядной красавицей, ладушкой, словно впервые увиденной издалека…

Сам князь вспоминал иное.

Не мать, любимую со всей ее воркотней. Не Звениславушку и даже не маленького сына. Закрывал глаза, и виделся ему отец.

Как стоял он тогда у ворот, высокий, в длинной рубахе, в теплой безрукавке, гревшей старую спину… Стоял, распрямившись, тяжко налегая на посох. И смотрел вслед сыну. Вслед пыльному облаку, уже скрывавшему идущее войско. Не смели подле него плакать ни жена, ни сноха. Спокойно смотрел старый Мстислав. Пришла пора — пустил птенца с руки в истинный соколиный полет. И был уверен в крепости его крыл, в силе когтей, в меткости не ведающих промаха глаз.

Знал молодой князь: лучше погибнуть, нежели встать перед ним, позабыв в поле честь.

Обычно он шел или ехал впереди войска, с двумя-тремя отроками и Нежеланой.

— А боярам верным с полками ехать велел! — скрежетал старый Вышата. — Один обо всем решать восхотел! Колодезник!

Зато сын его Лют при князе состоял неотлучно. Не многие и видели, когда спал… Но даже во сне его ладонь оружия не покидала — попробуй подойди! Однако уезжать от войска ему не приходилось, и Видга частенько поручал ему Скегги, когда княжеский приказ бросал отроков в седла.

Скегги он сперва хотел оставить дома… Тот принял приговор без жалобы, но начал вянуть прямо на глазах. Видга понял, как некогда Эрлинг, что это убьет его вернее вражеских стрел. И сжалился — в самый последний день. Тут-то Скегги расплакался, еле утешили. Неверными руками он совал в мешок свою арфу, а Видга смотрел на его слезы и уверенно знал, что более их не увидит. Мальчик делался юношей.

Они вместе поехали на Воронке, и тот, сильный, легко нес обоих. Но конников в войске было немного, и чаще всего шли пешком.

Отрокам доставалось… Чурила желал знать; что творилось впереди войска, позади него, по бокам. Умел бы — взлетел бы оглядеться из поднебесья. Но не умел. И Видга чем дальше, тем чаще ссаживал юного скальда с крупа коня, и Воронок нес его куда-то сквозь редеющий утренний туман…

Потом настал день, который они долго вспоминали впоследствии. Булан ждал скорой встречи со своими, и князь еще до рассвета отправил вперед семерых шустрых парней, Видгу в том числе. А повела их Нежелана.

Они долго ехали пустынным берегом. Когда же стало светло, Видга вдруг вытянул руку вперед и объявил:

— Там корабль.

С отроками он давно уже говорил только по-словенски и почти не запинался. Но их глаза с его глазами, если смотреть на воду, равняться не могли. Словене долго щурились и прикрывались ладонями от низкого солнца, но так ничего и не рассмотрели. А Видга уверенно продолжал:

— Это торговый корабль, и он сидит на мели. Про себя же подумал, что надобно будет не зевать и не оказаться последним, когда конунговы люди примутся грабить.

Слегка накренившаяся лодья стояла на песчаной косе, куда ее усадила нерасчетливость кормщика. Она показалась Видге отчасти похожей на кнарр. Только поменьше и пониже в бортах, а на носу вместо дракона вздымалась деревянная конская голова.

Впрочем, люди повели себя лучше, чем он ожидал. Заметив всадников, корабельщики тут же вооружились и встали по борту, готовые защищать себя и свое добро.

Отроки пустили лошадей в холодную утреннюю воду и погнали их по мелководью прямо к кораблю. Остановились, когда у ног переднего коня взбила бурунчик стрела.