Лебединая дорога

Звениславка, приехавшая на другой лодке, настороженно оглядывалась по сторонам… А ну как мелькнут в толпе знакомые глаза, прозвучит родная словенская речь! Ждала, замирала в ожидании — и страшилась. Не свои ли словене выкрали из дому, запихнули в душный мешок, Повезли на лодье — заморскому купцу продавать! Хорошо еще, в Ладоге, а не здесь. Не то, наверное, на берег бы , нынче не сошла.

Пожилая женщина с добрым лицом, к которой Звениславка в конце концов отважилась подойти, показала ей зеленые макушки сосен, торчавшие над крышами домов:

— Они отплыли только вчера. Вон там они ставили своих богов и просили у них прибыли!

Ладно — десять дней протекут как один… А там — два-три перехода, и почти что дом! И свои лица, а не заезжие незнамо отколе, истинно свои!

А по сторонам продавалось все, чего только могла пожелать человеческая душа. От хлеба и меда до панцирей и секир! Тонкими, благородными голосами пели стеклянные кувшины и кубки, изделия франкских мастеров с далекого Рейна…

Драгоценными искорками переливались биармийские меха. Маленькими солнцами горел желтый янтарь, и дивные мошки смотрели из него на людей. Шелестели орлиные крылья в руках голубоглазых людей из-за моря, из Эйсюслы… Вспыхивали на свету невесомые ткани, приехавшие с другого конца населенной земли. Извивались рогатые каменные ветки с острова Готланд. Привораживали глаз невиданные раковины далеких южных вод. Ржали, били копытами горячие нетерпеливые кони…

Сверкали золотым шитьем изделия местных мастеров: подушки, ленты для девичьих волос… Блюда с чеканными узорами и подвески-лошадки с зелеными камнями вместо глаз!

Звениславка прошла несколько улиц из конца в конец. Хельги Виглавич велел ей непременно что-нибудь купить — и как же не купить, не уважить его? Да поди выбери, когда вокруг так много всего! Шла, вертела головой направо-налево, забывала смотреть вперед.

Вот и завели ее резвые ножки в совсем не веселое место, где продавали рабов.

Рабы-мужчины сидели по лавкам, стояли подле хозяев: опущенные головы, угрюмые глаза… Девушек прятали в палатках. Заходи, кто пожелает, выбирай, не приглянется ли какая! Вот горе-то — кто и поймет, пока самого не продадут?!

Люди оглядывались: бегом ведь кинулась прочь! И тут-то сзади раздалось русское, родное:

— Купила бы, красавица…

Звениславка не сразу и поняла. Не сразу ушам своим поверила, не вдруг остановилась. Но потом ахнула, оглянулась, бросилась назад.

Прямо перед ней, друг подле друга, сидело на лавке с десяток рабов.

Третий справа, плечистый, русобородый, смотрел ей прямо в глаза.

— Купила бы, — повторил он негромко.

— Как… признал? — спросила его Звениславка. Вот так и молвила русское слово — впервые не затем, чтобы позабавить любопытных урман!

— Сам словенин, вот и догадался, — ответил раб. Звениславке захотелось расспросить его сразу же о тысяче разных вещей. Но незримая рука перехватила горло.

Спрятала лицо в ладонях — и хлынули слезы.

Хозяин рабов, скучавший поблизости в деревянном кресле, поднялся и подошел. Был он важен, на руке гордо поблескивало золотое кольцо.

— Чем обидел тебя этот трэль? — спросил он Звениславку. — Он давно заслуживает наказания. Если он наболтал тебе дерзостей…

Она сумела выговорить:

— Продай мне его!

И меньше всего думала она о том, как понравится такая покупка ее спутникам-халейгам, как посмотрят Эрлинг и Халльгрим… Да и о том, что русобородый и вором мог оказаться, проданным в холопы за кривые дела!

Торговец между тем удивился, но цену назвал. Две с половиной марки! Раб, по его словам, владел редкостным умением: знал тайну стекла. Звениславка схватилась за кошелек, в который с утра еще и не заглядывала… Торговец рабами принес весы, вынул из коробочки граненые гирьки… и вышло, что сделка состояться не могла. Не хватило четверти марки.

Звениславка робко попробовала поторговаться, но хозяин встал на своем.

— Если тебе кажется, что я дорого за него прошу, выбери себе другого, подешевле, а этот пускай останется У меня. Я ведь не виноват в том, что ты недостаточно богата.

И отошел себе в сторонку, злым пауком уселся ждать покупателя щедрее.

— Хоть и холопом, а все у своих бы, — мрачно сказал Русобородый. — Не у свиньи какой иноземной! Да вот не судьба…

— Ты кто? — запоздало спросила Звениславка. — Как звать-то? За что сюда продали?

— Звали-то Улебом, — ответил невольник. — Теперь как назовут, про то не ведаю. А жил в Ладоге. Князю вот нашему ладожскому не угодил, соколу белому, шелудивой собаке!

Звениславка даже руками всплеснула. Кто же не слыхал про грозного варяжского князя!

— Рюрику! Да что ты ему сделал такого? Улеб отвечал достойно:

— Сказал ему прилюдно, чтобы не думал сам за все вече решать. Они ведь, варяги, и говорят и веруют вроде как мы. А живут по-другому.

— Да что же князь?

— А что князь! Спросил меня: уж не ты ли, стеклу кузнец, меня вразумишь?

Погодь, говорю, может, и я, срок дай… А он мне тут: чего ждать, давай ныне!

Пусть, значит, мечи добрые судят, кто прав! Наш дедовский обычай на меня же повернул! Ему-то всю жизнь только дела было, что драться.