Лебединая песня

Рана его, хотя и не смертельная, оказалась тяжелой, и он провел несколько дней в беспамятстве, жару и бреду на гасиенде Лопес, куда с величайшими предосторожностями перевезли его присмиревшие кузены. Спешно доставленный из города врач-ацтек, умевший хранить язык за зубами, лишь озабоченно качал головой и колол ему антибиотики. Мануэла, больше верившая в народную медицину, окуривала его какими-то травами, а пепел размешивала в родниковой воде и давала ему выпить, предварительно призвав на помощь больному всех более или менее могущественных богов.

То ли благодаря совместному действию молитв, курений и антибиотиков, то ли оттого, что Мануэла находилась при нем почти неотлучно, Карл начал поправляться и уже через неделю предстал перед своим тестем.

Сеньор Лопес, маленький, сухой, горбоносый, обошел вокруг новоявленного зятя, заложив руки за спину, и строго оглядел его с ног до головы прищуренными орлиными глазами. Хорош, нечего сказать: бледный, тощий, кожа да кости, совсем еще мальчишка; иностранец, без роду без племени, и ни капли в нем нету ничего ацтекского.

А между тем держится так, будто имеет полное право находиться здесь и смотреть на него, сеньора Лопеса, вождя и главу рода, безо всякой боязни и даже улыбаясь.

К сожалению, у сеньора Лопеса была одна, не подобающая вождю слабость – он был слишком привязан к своей единственной дочери. Когда Мануэла в первый же день заявила, что не выйдет замуж никогда и ни за кого, кроме этого бледнолицего, и, больше того, что она уже,по существу, является его женой, сеньор Лопес, разумеется, воздел руки к небу и разразился проклятиями, но в глубине души он уже в тот момент знал, что ему придется уступить. Знала это и Мануэла, поэтому, не говоря больше ни слова, повернулась спиной к разгневанному отцу, вышла из кабинета и прикрыла за собой дверь. Ей было некогда – требовалось приготовить Карлу очередную порцию питья.

Сеньору Лопесу не оставалось ничего другого, как выдвинуть ряд условий, исполнение которых сделало бы этот брак если и не равноценным, то по крайней мере приемлемым. Он их и выдвинул, тщательно обдумав и посоветовавшись со старейшими представителями своего племени, знатоками и хранителями традиций.

Во-первых, Карл должен быть немедленно и прямо сейчас увезен в горы, в одно отдаленное ацтекское селение, где из него, по возможности, сделают человека, мужчину, достойного высокой чести быть мужем принцессы; принцесса же проведет эти несколько месяцев в покаянных размышлениях о своем утраченном девичестве.

Во-вторых, жить после свадьбы они будут здесь, в Мексике, в непосредственной близости от ее семьи.

В-третьих, Карлу придется выбрать себе другую профессию, потому что копаться в земле в поисках древних костей и обломков недостойно мужчины и к тому же не приносит никакого ощутимого дохода.

Условия были приняты. Карл ничего не имел против того, чтобы ближе познакомиться с таинственной ацтекской цивилизацией. Он написал письмо в Базель с просьбой предоставить ему годичный академический отпуск. Что же касается остальных пунктов договора, то с ними он также не стал спорить, полагая, что со временем все образуется, а угрозу в течение нескольких месяцев не видеться с невестой и вовсе не воспринял всерьез.

Тесть лично отвез его в горы.

– Это тебе больше не понадобится, – заявил он, отобрав у Карла зонтик, темные очки, сомбреро с очень широкими полями и прочие средства противосолнечной защиты.

– Ты полюбишь солнце, – пообещал тесть и, поскольку был человеком честным, добавил: – У тебя просто не будет другого выхода.

* * *

Четыре месяца спустя, ранним утром, Карл сидел на вершине полуразрушенной ступенчатой пирамиды, в полной неподвижности и с карабином на коленях, и смотрел на пасущихся далеко внизу диких коз. Собственно, благодаря приобретенной сноровке он мог бы и с такого расстояния сделать удачный выстрел, но почему-то медлил.

Накануне, когда они возвращались с охоты, тесть сказал ему:

– У тебя меткий глаз и верная рука, muchacho ,но, как я вижу, охота не доставляет тебе удовольствия.

– Мне не доставляет удовольствия убивать, – ответил Карл.

На это тесть ничего не сказал, но вечером, когда они, по заведенному уже обыкновению, сели за шахматы, он дождался момента, когда Карл окажется в неблагоприятном положении, и заговорил об этом снова.

– Охота – древнее и благородное занятие, – наставительно произнес тесть, беря пешкой ладью Карла, – дело настоящих мужчин...

Карл пожал плечами и двинул вперед белопольного слона.

– Мат, – сказал он.

Тесть сердито засопел и задвигал кустистыми, с проседью, бровями. Было что-то досадное и в то же время вызывающее восхищение в той легкости, с которой этот мальчишка, сопляк, в который уже раз заманивал его в ловушку.

А впрочем, он теперь не такой уж и сопляк – вон какие мускулы нарастил; и цвет кожи у него, как у нормального человека, и посмуглевшее лицо стало тоньше и строже. Вот только волосы, наголо обритые во время болезни и вновь отросшие, остались прежние, густые, рыжевато-золотистые, совершенно невозможные для ацтека.