Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Подавлен и смущен, Нарцисс страдал с тех пор,
Как язвой, внутренним недугом нестроенья,
Не мог в себе самом найти успокоенья
И кончить двух естеств бессмысленный раздор.

Зато… по временам… всё чаще… тщетный спор

Чудесно замирал… Тревога раздвоенья
Сменялась тишиной… И, полный упоенья,
Он новой жизнью жил, но тайно, словно вор.

Он, с призраком своим сживаясь в образ слитный,

Впивал любовь. Но в ней, как голод ненасытный,
Усладой острою не исчерпалась страсть…

Кто б это мог понять?!. И он таился, скрытный,

Чтоб тайны роковой не посягнул украсть,
Случайно вторгнувшись, похитчик любопытный.

XXI

Он избегал реки; меж юношей румяных
Одежды не снимал: по-женски кожей бел,
Стыдом томился он средь загорелых тел,
Избытком буйных сил и счастьем жизни пьяных.

Он не делил их чувств порывистых и рьяных;

Когда друзья при нем итог любовных дел
Сводили, хвастаясь, – как дева, он краснел
И жарко вспыхивал при шутках грубо-пряных.

Но также не жил он и прежнею мечтой

О девах с их земной доступной красотой,
В девическом кругу застенчив стал и робок;

Его не жгли глаза с истомной темнотой,

И тело женское, прильнувшее бок о бок,
В нем не будило чувств дразнящей теплотой.

XXII

Нет в женщинах того, к чему он грезой зван.
Их шепот не таит былого обаянья.
Бездушна и мертва, как мрамор изваянья,
Их тела красота, а страсть их – лишь обман.

Они тревожат боль его сердечных ран,

Даров его любви ища, как подаянья;
И обещанья их, мольбы и настоянья
Доходят до него как будто сквозь туман.

Он безответно-глух на жалобы и слезы…

Когда ж к его губам уста, алее розы,
Пытаются прижать живые лепестки,

Тогда встревоженно, как пред лицом угрозы,

В нем сердце мечется… Так от людской руки.
Свернувшись трепетно, дрожат листы мимозы.

XXIII

Одна… одна нашлась… В ней, в облике богини,
Нарциссу грезилась родная красота:
Те ж чистые черты, и гордые уста,
И золото кудрей, и взор, как небо, синий.

Слилась с божественной гармониею линий

В ней сердца жаркого живая простота;
В ней целомудрие, как лилий чистота,
Сроднялось с чувственным дыханием теплыни.

Как будто новый мир для юноши возник:

И он в него вступил, души своей тайник
Безумием надежд бесстрашно украшая…

Как юность в ней светла! Как свеж желанный лик!

Как расцвела она, сестра его меньшая,
И телом, и душой его живой двойник!

XXIV