Лебединое озеро Ихтиандра

— Со спонсорами непросто, — уточнил Николай Ефимович, — приют переживал разные времени. Трудно уговорить людей, в особенности богатых, расстаться с деньгами. В советские годы нельзя было содержать частное убежище для сирых и убогих. Но вот парадокс: как раз в те времена у Мурмуль не было финансовых проблем. Она прятала в своем доме женщин, убежавших от жестоких родственников; подростков, удравших от родителей — алкоголиков или насильников; стариков, которых «добрые» внуки вытолкали на улицу. В коммунистические времена было так: если человек совершал нечто, запрещенное режимом, около него частенько появлялись люди, которые считали подобный поступок актом гражданского неповиновения. И, по мере сил, пытались поддержать диссидента. Софье давали деньги, одежду, еду. Приют процветал. Но после перестройки стало хуже, общественное мнение в отношении бомжей изменилось, их перестали жалеть, считать жертвами. Для Сони наступила ну очень тяжелая пора, которая продолжалась не один год. Приют окончательно захирел. Представляю, сколько негативных эмоций испытала Софья. Ее предки несколько веков занимались благотворительностью, а она, можно сказать, похоронила завещанное ей дело. Соня не хотела понять простой вещи: ее прадеды были удачливыми коммерсантами, они содержали убежище на свои доходы, а родители Сонечки распродали фамильные ценности, дочери практически ничего не досталось. Из Эдика бизнесмен аховый. Он хороший сын, но и все. Софья выпрашивала средства у людей, и в конце концов ей пришлось бы закрыть приют. Для Мурмуль это трагедия. Но некоторое время назад у приюта появились анонимные благодетели, они дают неплохие средства. Мурмуль воспряла духом, а убежище снова заработало в полную мощь. Дело предков не погибло. Ты, я думаю, уже поняла, что для Сони слова «дело предков» не пустой звук, а смысл жизни. Так зачем ты тут?

Я округлила глаза.

— Инвалидная коляска! Ну та, которую мне дали!

Поповкин удивился.

— И чего?

— Знаешь, сколько она стоит? — прищурилась я. — Почти двести тысяч евро.

— Врешь! — выпалил собеседник.

— Честное благородное слово, — заверила я, — она выпущена во Франции, обладает невероятным спектром функций. Короче, коляску сперли, владелец хочет не просто вернуть ее назад, но и наказать вора.

Поповкин моргнул, а меня понесло.

— Лауру — так назвали инвалидное кресло — приобрел очень богатый человек. Потом его дом ограбили, вместе с золотом-бриллиантами уперли и коляску. След привел сюда. Меня прислали осмотреться, я прикинулась больной, села в Лауру и показала ее законному владельцу, тот признал свое имущество. Осталось вычислить вора.

— Круто, — сказал Поповкин, — и что делать будешь?

— Завтра, вернее, уже сегодня поеду в одну мастерскую по ремонту бытовой техники, — лихо солгала я, — след ведет туда. А ты чем займешься?

— Продолжу изучать обстановку на месте. Пока здесь все шоколадно, но я в это не верю, — без задержки ответил Николай. — Будем делиться информацией?

— Непременно, — ощущая себя лицемеркой, заверила я журналиста, — заключим союз!

Завтрак прошел вяло, хозяева без конца зевали. Лена не появилась за столом, у Вадима подгорел омлет, и он расстроился до крайности. Он мрачно сидел у холодильника и бубнил:

— Сковородка дурацкая, дорого стоила, но я купил, разорился на алмазное напыление. Ага! Напылят они бриллианты! Получите угли вместо омлета!

Когда подали кофе, Эдуарду позвонили, он взял трубку и поспешил в коридор. Я тоже решила уйти и откланялась.

Борис меня не подвел, на сей раз он пригнал крошечную иномарку цвета взбесившейся канарейки.

— Она без фокусов? — осведомилась я. — Не разговаривает, не танцует, не декламирует стихи, не скачет по канату?

— Нет, — заверил Боря, — просто ездит.

Я пришла в восторг.

— Отлично.

Из двери высунулся Николай Ефимович, поманил меня пальцем и, не забыв прикинуться беспамятным склеротиком, попросил:

— Катюша, подойди.

Я поспешила на зов.

— Эдуарду только что звонили из больницы, — прошептал Поповкин. — Сказали: если у Кости есть родственники, им лучше приехать, чтобы успеть с ним проститься. Я подумал, вдруг тебе это понадобится.

— Спасибо, — тихо поблагодарила я.

— Надеюсь на ответную любезность, — сказал Поповкин.

— Не знаешь, что ответил врачу Эдуард? — поинтересовалась я.

— Правду, — промямлил Поповкин, — Костя сирота.

Я вернулась к автомобильчику и увидела около него Патрика.

— Симпатичный, типично женский вариант, — улыбнулся психолог.

— Не люблю слишком яркие машины, — призналась я. — Эту взяла во временное пользование.

— Вижу, вы подружились с Николаем Ефимовичем, — продолжал Патрик.

Я делано засмеялась:

— Да уж. Сегодня он зовет меня Катюшей, считает своей то ли внучкой, то ли ученицей, очень просил не есть мороженое, а то застужу горло.

— Бедняга, — вздохнул Патрик. — Спасибо, что вы так реагируете на безумца. Другой человек мог бы ему нахамить.

Я открыла дверь машины и не удержалась от стона:

— О нет!

— Что такое? — насторожился Патрик.

Я указала на освежитель, свисающий с зеркала заднего вида.

— Очень прошу, выкиньте его.

— Почему? — возразил психолог. — Он приятно пахнет.