Lebens-Ansichten des Katers Murr / Житейские воззрения кота Мурра

Проснувшись, я почувствовал, что я совершенно выздоровел от лихорадки, а также – о, чудо! – и от своей безумной любви! Вполне ясно понял я, как глупо было слушаться пуделя Понто и мешаться мне, истому коту, в собачье общество, где меня не могли понять, а потому относились ко мне с насмешкой, где придают значение лишь внешней форме, совершенно бессодержательной. С новой силой проснулась во мне любовь к наукам и искусствам, с большей, чем когда либо, любовью занялся я хозяйством мейстера. Наступили месяцы зрелой возмужалости, я не был более котом-буршем, не был и светским денди, – я понял, что обе эти стадии еще не составляют всего пути, какой должен быть пройден личностью талантливой и глубокомысленной.

Мейстеру пришлось отправиться в путешествие, и потому он счел за наилучшее поместить меня на время к другу своему капельмейстеру Иоганну Крейслеру. Так как с этой переменой связано начало совершенно нового периода моей жизни, я заканчиваю рассказ о пережитом, рассказ, из которого котовская молодежь может извлечь много поучительного.

(Мак. л.) …как вдруг до него донеслись глухие, отдаленные звуки; он услышал, что по коридору идут монахи. Окончательно проснувшись, Крейслер увидел из окна, что церковь вся освещена, оттуда слышалось тихое пение церковного хора. Час полуночной службы уже миновал, и Крейслер подумал, что это, вероятно, умер какой-нибудь старик-монах, которого сообразно с монастырским обычаем немедленно отнесли в церковь. Быстро накинув на себя платье, Крейслер вышел из комнаты. В коридоре он встретил патера Гилариуса, который, громко зевая и качаясь из стороны в сторону, шел сонный и так держал свечку, что воск беспрерывно капал с нее и ежеминутно грозил загасить пламя.

– Досточтимый отец, – забормотал он, увидев Крейслера, – досточтимый аббат, это против всяких правил! Торжественные похороны ночью! В такой час! И все это только потому, что так захотелось брату Киприанусу! Domine, libera nos de hoc monacho!

Крейслеру с большим трудом удалось кое-как убедить полуспящего Гилариуса, что перед ним Крейслер, а не аббат. Когда же наконец патер Гилариус совершенно проснулся, Крейслер узнал от него, что ночью неизвестно откуда принесли в монастырь труп какого-то человека, которого, по-видимому, знал из всех монахов только брат Киприанус. Вероятно, этот неизвестный покойник не из простого звания, потому что аббат по настоятельной просьбе Киприануса согласился совершить отпевание немедленно, для того чтобы утром, после ранней обедни, можно было совершить вынос тела.

Крейслер отправился в церковь; слабо освещенная, она являла собой вид странный и мрачный. Были зажжены только свечи главного металлического канделябра, спускавшегося с высокого потолка перед алтарем: таким образом, среднее пространство церкви было освещено каким-то тусклым мерцанием, а в боковые коридоры падали лишь отдельные дрожащие полосы света; изображения святых как бы трепетали и двигались, вызванные на мгновение к призрачной жизни. Под самым канделябром, в полосе яркого света, стоял открытый гроб, вокруг которого толпились бледные монахи, казавшиеся привидениями, восставшими в полночный час из могил. Глухим, хриплым голосом они пели монотонные строфы реквиема, когда же они умолкали, делая паузу, снаружи слышался таинственный шелест ночного ветра, а высокие окна как будто дрожали, как будто подавались под напором духов, примчавшихся с кладбища. Крейслер приблизился к гробу и увидел в нем труп адъютанта принца Гектора.

Мрачные духи, которые порою имели над ним такую большую власть, пробудились в груди его, бередя наболевшие раны.