Лебон (СИ)

— Я не собираюсь никого вынуждать. И я знаю, что он меня любит. Мне больно от того, что он настаивает, чтобы я не появлялся на пороге его дома и не приближался к нему. Он буквально умоляет меня не делать этого. Мне страшно, что оттягивая время, Хенвон разрушит то немногое, что у нас осталось, и потом это уже не собрать. Мне страшно, что он разлюбит меня. Мне вообще кажется, что я люблю его даже больше, чем до нападения. Я поменял весь маршрут, я даже близко от его улицы не проезжаю, потому что мне лучше сдохнуть, чем надавить ему на болевые лишний раз, а он продолжает утверждать, что я делаю больно. Я прячусь в собственном же городе, Джухон.

Хосок прикрывает глаза сгибом локтя и выдыхает, вспоминая, как совсем недавно дожидался Че возле его дома. Шину вдруг кажется, что Хенвон стал совсем уж каким-то прозрачным с этими его невероятно огромными глазами, красными и опухшими вообще-то, но всё равно огромными. В них тонуть возможно сколько угодно, правда, дышать нечем почти сразу. Потому что Че блестит совершенно нездоровой бледностью на щеках, нервничает, сжимая пальцы на своем запястье, и молчит. Бесконечно долго молчит, загоняя Хосока подальше во все туманности Андромеды, какие только может найти. Где каждый прошедший месяц превращается в одуряющие колючие вечности, попытки выбраться из которых в одиночку заставляют подходить к Хенвону настолько близко, что Шин вдруг отчетливо понимает, что на самом деле ответы могут храниться годами. Особенно если их хорошо прятать. Вот только растворенная боль от этих ответов накрывает легкими волнами, сначала незаметно так, а потом и дорогу домой не найдешь вовсе, пока не покажут.

И то, что Хенвон решил, что вычеркнуть Хосока из жизни — лучший выход, это ведь и не правда вовсе. Во всяком случае, не та, которую Шин привык считать таковой. Это лишь очередная ложь в попытках обойти одну из сотен тех бесконечностей, которые когда-то связали их двоих во что-то одно. Целое и зависимое.

— Одна только мысль о том, что он уже больше может никогда не быть моим, ломает меня, — говорит Шин Джухону, смотря на стоящий на столе бокал, — Каждое утро я на автомате встаю и занимаюсь делами клана. Я понимаю, что Хенвон многое пережил и через многое прошел, и я знаю, что виноват и заслужил этот ад, в котором живу последнее время, но у меня внутри все горит, — Хосок комкает рукой рубашку на груди, — Внутри, вот здесь. Я ничего этого не понимаю и не воспринимаю. Первый месяц я думал, что он оклемается и мы что-нибудь вместе придумаем, но нет. Он не передумал и на второй. И вот конец третьего, а Хенвона в моей жизни все нет, и я даже себе боюсь признаться, что все кончено.

Силы Хосока на исходе. Он уже не уверен, сможет ли остановиться, если Хенвон скажет ему «нет». Скажет это слово из трех букв на все, и на самого Хосока в жизни Че особенно. Шин не уверен, сможет ли остановиться и перехватить собственное сердце, осыпающееся в бесполезную труху уже сейчас, когда все непонятно, тогда, когда придет время. Останется ли от него хоть что-нибудь?

Хосок не привык сдаваться, но именно сейчас, когда пройден весь путь, а впереди бездна, ему кажется, что все, что его удерживает от падения — это тонкая капроновая нить, обмотанная вокруг запястья, другим концом цепляющаяся за Хенвона где-то там. За пределами видимости Шина. Эта нить то дрожит и слабеет, готовая вот-вот порваться, сколько узлов не вяжи, то натягивается так, что еще чуть-чуть, и через кожу пересечет нежную плоть, отсекая запястье и сбрасывая Хосока вниз.

Заглядывать в эту пропасть Шин боится. Темнота клубится под самыми лодыжками, холодит ступни и прячет что-то в своей глубине. Хосок хотел бы отвернуться, но за спиной стена, возведенная Хенвоном, и никаких четких ответов, никакого будущего. Страх давит на затылок, вырисовывая под закрытыми веками секунды падения вниз, и уже там Шин неизменно открывает глаза один. Без Хенвона. Разбитый и сломанный. Мертвый. Потому что не существует больше разделения на «ты» и «я», есть только удар о каменистое дно неизвестности, который заставляет вдруг осознать и увидеть наконец все то, что осталось за кадром. Чтобы растечься бесформенной массой без души и тела, без того, кем можно было дышать, ведь собраться во что-то похожее на себя прежнего можно только рядом с Хенвоном.

The Darkest Night.

Хосок вжимает Хенвона в постель и жадно целует, проникая языком в приоткрытый рот. Шин, не отрываясь от губ парня, расстегивает рубашку Че, который приподнимается, позволяя парню полностью снять ее с себя. Бросив рубашку на пол, Хосок сразу же переключает свое внимание на его шею и ключицы. Хенвон, не теряя времени зря, стаскивает с Шина футболку и тянется к поясу брюк, но Хосок перехватывает его руки и заводит их за спину парня. Затем он, придерживая Че за талию, приподнимает того и сажает на себя, не переставая терзать его губы.