Лечение водой

При всем при том ничего не говорит Левашову, кроме одной-единственной фразы (как только тот вступает в беседу):

– Если вы эгоист, так хоть другим-то мозги не парьте, а! – одно и то же, десятки раз за вечер.

А Костя сидит и очень спокойно, непроницаемо терпит. (Ведь накручивать себя, домысливать, беситься и пр. он всегда начинает уже после любого случая или эпизода. А во время – напротив, сохраняет завидное спокойствие…) Он смотрит на Уртицкого, подпрыгивающего на стуле и слабо думает: «Он пытается теперь расширить какую-то трещину в моей голове… он поймал меня на трещине… Я прокололся и теперь уж все, мне не жить – и обратного пути нет… Я знал, знал, что ничего не выйдет… что все равно все пропадет. Ничего, ничего теперь не будет…»

То вдруг Косте начинает казаться, что Уртицкий что-то перекачивает своими подпрыгиваниями – булькающие звуки из горла. То толчет на одном месте – и ножки маэстро дергаются, дергаются, а большие глазки горят от лукавства и слизи… У Кости вдруг мысль, что Уртицкий… пытается сейчас изобразить земноводное из своей повести (вспоминает, что в конце по сюжету оно, кажется, забиралось на антресоли своей квартиры и жарко, искренне молилось Всевышнему – просило о справедливости и куда подевалась демократия, почему его не хотят признавать за человека в современном гражданском обществе).

– Если вы эгоист, так хоть другим мозги-то не парьте, Кость!

Если в этот вечер говорит кто-то еще, а не Левашов, и Уртицкому надо ответить, маэстро сразу стихает и начинает вести себя совершенно нормально. Но как только вступает Костя…

Даже странно – как это у маэстро получается так мгновенно перестраиваться.

Оля… да, Оля тоже здесь. Она смотрит на это действо, краснеет и, сверкая глазами, будто как щерится от ярости и негодования (ее светлые волосы туго зачесаны назад)… она не сводит с Уртицкого взгляда – но и все, больше ничего не делает.

Костя часто посматривает на нее, и ему становится чуть легче.

Остальные участники вечера сохраняют благоразумное молчание, слегка улыбаются в стороны, ничего, между тем, не понимая, – что такое вдруг случилось.

(Да, студийцы действительно и искренне никогда не замечали намеков и игр маэстро, если это не было адресовано лично им. Пожалуй, и Левашов далеко не всегда мог прочитать между строк. Что же касается «непонятных случаев» вроде этого – юные литераторы очень быстро все забывали, не выказывая особого интереса. И потом, с наводящими вопросами, припоминали смутно, нахмуренно – «что-то, мол, было, кажется; да». Но и все).

И после этого вечера никто не подойдет к Косте, не спросит, что такое произошло. (С другой стороны, он ведь ни с кем так уж близко не общается).

Но вообще – все дело опять-таки же в Уртицком. Он превосходно умеет после затуманить мозги и все замести (не то, что даже сказав, что не понимает, о чем речь), но просто увести в сторону своим поставленным голосом, высказывающим пространные и удивительно глубокие суждения о литературе; ловящим самую суть.

Лобова в этот вечер нет. Маэстро все булькает. Улыбки и многозначительное молчание вокруг. Один человек – Костя замечает – вообще ни на что не реагирует. Это Настя Ливчишина – она как всегда в темных очках, которые надевает от электрического света, и смотрит куда-то в сторону, странно креня голову, и изредка потрагивая золотистые волосы, длинные, ниже пояса; нервно. Но не потому, что поведение Уртицкого вызывает у нее неприязнь или дискомфорт. Костя догадывается, у нее неприятности… Но быстро выкидывает это из головы.

У него у самого неприятности.

– Если вы эгоист, так хоть другим мозги-то не парьте!

Уртицкий в пятидесятый раз издает горлом звук, похожий на шум в узкой трубе, дрожит всем телом, гримасничает, из кожи «сочится слизь», большие глаза туманятся и превращаются в гадливые щелочки. Он начинает мелкомелко подскакивать, толочься, сучить ногами, «стряхивать», «стряхивать» – все, все, теперь уж все; пощады, мол, не будет.

К концу вечера он даже вспотел от усилий и стараний, и его нос лоснится… такой граненый, что, кажется, внутри в переносице застрял хрящ………………..

……………………………………………………………………………………….

Вернувшись после домой, Костя сразу звонит Оле. (Они еще не говорили – Уртицкий ехал с ними в метро, и, хотя уже не поливал Левашова, глаза маэстро были по-прежнему гадостно затуманенными… Костя отворачивался к стене вагона, а Оля молчала и смотрела в пол). Потом, когда он уже ехал в поезде из Москвы, написал Оле смс, что, наверное, больше не будет ходить в студию; она ответила, что понимает его.

– Ни в коем случае никому не говори, что мы с тобой общаемся! – порывисто произносит Левашов в телефонную трубку.

– Хорошо, конечно.

– Никому!.. Хорошо?

– Да.

– Ну и что ты на все на это скажешь? – с ехидством и усмешкой спрашивает Костя.

Он как внутри шокового холодильника, в нервическом смехе… и сам этот холодильник и есть шокированный смех. Остановившийся…