Лед

Она внимательно приглядывалась ко мне, склонив костистую голову в черном чепце, с наполненной медом ложечкой, наполовину поднятой к сжатым в задумчивости губам. Теперь мне следовало развернуться и уйти — сбежать — несмотря на все ее просьбы и уговоры. Но она как раз молчала — глядела на меня широко открытыми глазами, как будто бы ожидая от меня какого-нибудь-знака — висящая в воздухе ладонь дрожала все выразительней.

Наконец, она отложила ложечку и громко причмокнула.

— Но чего же ты так боишься, сынок?

Я неуверенно усмехнулся.

— Иди-ка, иди-ка сюда, — кивнула пани Мария, — я же тебя не съем.

Она схватила меня за руку.

— Покажи.

Ей удалось только лишь выпрямить мне пальцы и покачать головой над обгрызенными до крови ногтями; перед тем, как она обернула мою ладонь внутренней частью вверх, я вырвался.

— Все равно, так я тебя не отпущу, — прошипела старушка, поднимаясь. — Хочешь, чтобы я разволновалась и умерла? Фредерик мне тоже ничего не говорит, вы никогда ничего не говорите. Если бы Винсенты, да смилуется Господь над его душой, послушал меня тогда и не пошел на Прагу…

— Нет у меня времени на эти пасьянсы!

— Ш-ш, детка, сейчас все быстренько выясним — выясним, объясним, просветим — сейчас увидим, lux in tenebris[22], давай же, давай, уже все делаю.