Лед Апокалипсиса (СИ)

— Вполне. Ночуем, пьем выдохшееся пиво, Кабыр рассказывает хакасские народные анекдоты. Ни разу не смешно. Я случайно пустил газы. Снаружи никого. У нас температура в подвале сносная. Приоткроем двери чтобы не угореть. Одеял тут на роту морских котиков. Пирожки вокзально-бабкины кушаем, надеюсь не трованёмся, а то загадим весь вокзал. Всё тихо. Конец связи.

— Пока… Конец связи.

Руки дрожат. Отшутился, но как тяжело мне это далось, никто не знает. Лизка сошлась с диктатором Мариной. Сам по себе факт нетрадиционной любви меня никак не тронул. Конец света не время для сантиментов. Другое дело как мог нихера не замечать? Она права, про «всё время в рейде». Ну а как иначе? Звучало как лёгкое женское обвинение. Я так-то общину снабжаю!

Сюр какой-то. Расстаюсь с девушкой (если подумать, мы встречались-то всего две недели) по рации, с загаженного голубями чердака старенькой узловой станции, кругом конец света, снега до нескольких метров, мир превратился в ледяную пустошь, где рыскают гопники и одичавшие собаки. Ну, хотя бы не по смс (у меня такое было).

Пока думал, спустился.

— Мужики, коньяку мне! Гусар расстался с прекрасной дамой! И жрать охота аж лицо болит. Как там пирожки?

Глава 9 Бомж Виталий

Мое будущее столь же многообещающее,

как будущее мухи-однодневки

«Никогде» Н. Гейман

Спали, не выставив часовых, то есть без дежурств, хоть и в незнакомом месте. Мир менялся, стремительно и безжалостно. Но и мы как-то пытались его догонять. Сон стал чутким, как у зверя.

Первые дни на руках трескались поры кожи, из них сочилась капельки крови, кожу жутко сушило, страдали губы, я постоянно мазал руки, морду и губы кремом (каким находил). Нос и горло саднило от морозного воздуха. А сейчас вроде стал привыкать. Кожа, горло, легкие, глаза и главное — мозги. Сердце привыкало в беготне, желудок к перманентному голоду, нюх ловил дымы и запахи тел врагов, глаза искали спрятанный «хабар», уши ловили шорох смертельной опасности. Днем и ночью.

Правда, на Бога надейся, но и подходы минируй. Лестницу убрали, нитки с парой консервных банок повесили у чердака и входа в подвал (эту идею мы из игры «Метро» взяли, пока не проверяли насколько эффективно).

День шестнадцатый, двадцать второе августа. Утро.

Проснулся разогнутой пружиной, сердце как двигатель в форсаже, пистолет на изготовку в сторону входа в подвал. Руки не дрожат, предохранитель на одиночную стрельбу.

Стараюсь дышать бесшумно, двигаться тоже. Тем не менее, через мгновение Кабыр уже стоит с копьём наизготовку, Денис ощетинился своим ТТ.

Звенящая тишина. Пару секунд спустя из коридора станции раздается мужской голос.

— Кхе, кьхе. Милостивый государь!

—…

— Разрешите посетить вашу роскошную обитель?

Голос громоподобен, хрипит простреленными лёгкими, но позитивно-спокоен.

Через ещё секунду в наше тёмное помещение вплывает (сразу за своим запахом), бесшумно лавируя между ниточек с банками, разномастно одетое тело, без сомнения принадлежащее бомжу. В руках — литровая банка с фиолетовым содержимым.

* * *

— Как вы выжили, Виталий?

Мы сидели возле печи, которую снова растопили (после того как я тщательно и неторопливо обыскал товарища бомжа) и ждали, когда закипит чай.

— Голубчик, я учился прятаться от мороза ещё до того, как это стало модной тенденцией.

— И всё же? Расскажите.

Пили чай с остатками пирожков, сладкий и крепкий, но к варенью нашего гостя не притронулись (привычки не есть с рук бомжей так просто не исчезают).

Рассказ его был витиеват, наполнен замысловатыми выражениями и нетороплив. Периодически вздыхай по поводу отсутствия алкоголя, он поведал что в районе станции, обитало, побиралось, и вело асоциальный образ жизни пятеро бездомных горемык. Пользовались отсутствием постоянных линейщиков станции (всё же она второстепенная, пригородная). Жили в подвале брошенного дома культуры, пришедшего в негодность ещё при СССР, откуда их периодически доставали, бросали в обезьянник, потом отпускали и всё возвращалось на круги своя.

Бродяги менялись, кто-то приходил, кто-то уходил, что воспринималось философски. Жили тихо, скучно, попрошайничали, иногда ходил в церковь в соседнем селе, читали найденные на мусорке книги, не воровали (по его словам), бухали по мере возможности.

Когда тряхнуло, у их здания завалилась одна стена, присела, покосилась крыша, но на этом всё, подвал не стал братской могилой.

Вокруг станции — всего пара извилистых улиц, плюс жители ЖэДэ посёлка — ещё три дюжины крепких, суровых пролетарских мужиков (большинство — одинокие). Эти ушли на третий день в сторону юга, когда начал вовсю валить снег. У кого-то из них был знакомый завгар в зажиточном совхозе. Решили, что там есть провизия и найдется потребность их рабочим рукам. Никого, в том числе бомжей, с собой на звали. Ушли по нетающему снегу, кашляя и матюгаясь.

На этом месте я попробовал при помощи навигатора выпытать из Виталия детали, где это иллюзорное место спасения, но он пребывал в блаженном неведении. Ладно, подумаем ещё.