Лед и пепел

Это был первый советский высокоширотный полет, и до сих пор он мне кажется самым увлекательным. Полет навсегда заставил меня полюбить далеко не ласковую, но неудержимо зовущую Арктику — страну несметных возможностей.

После обеда всем экипажем ходили к знаку Георгия Седова, на самой северной оконечности Новой Земли. Этот знак в виде креста установил Седов. Глубоко вырезанная надпись на дереве гласит: «Экспедиция Г. Седова. 1912 г.». Сюда приходил он на собаках выполнять береговое описание Новой Земли, в то время как его «Святой Фока» зимовал у полуострова Панкратова.

Откинув капюшоны меховых малиц, мы почтили его память минутой молчания. Какой силы и мужества был человек!

На следующий день, изучив погоду, мы решили стартовать в бухту Тихую, так как остров Рудольфа был закрыт туманом. Мороз тридцать пять градусов, сильный ветер, но ясно. Долго грели моторы, более двух часов, но когда заняли свои места и попытались вырулить на старт — самолет ни с места. Лыжи корабля крепко примерзли ко льду. Раскачивали веревками хвост машины, били кувалдой по лыжам, делали под ними подкопы — ничто не помогало. Морской солоноватый лед и десятисантиметровый снежный покров, как крепкий цемент, держали лыжи. Попеременно давали газ то правой группе моторов, то левой. Бесполезно. Тогда решили, что в самолете останутся Черепичный и Шекуров, а остальные вместе с зимовщиками будут раскачивать хвост. В стороне расчистили лед, положили ряд досок, чтобы, если вдруг самолет сорвется с места, перерулить на них. На этот раз «сорваться» удалось. Самолет исчез в тучах снега, а мы все, подхваченные воздушной струёй моторов, полетели, кувыркаясь, по льду. Когда все собрались, самолет с выключенными моторами стоял на досках. Но, увы, пока мы готовились к старту, а это заняло целых восемь часов, погода испортилась. Сильно запуржило и на Тихой. Всю ночь я вставал через каждые два часа, получал погоду и анализировал ее. В три часа Черевичный разбудил механиков и отправил их греть моторы. Погода как будто бы налаживалась. Моторы грелись, я составлял ледовое донесение последней разведки. В 08.20 стартовали без всяких осложнений. В 10.20 на горизонте показалась Земля Франца — Иосифа, окутанная туманом.

Оледенелый, колюче сверкающий край земли. Призрачно проплывают в безмолвии ледяные купола бесчисленных островов. Ландшафт схож с лунным. Иногда даже кажется, будто наш многомоторный гигант несется над мертвой поверхностью Луны.

Подавленные величием царства холода, как зачарованные, любуемся фантастической картиной.

Много раз я ходил над этим архипелагом, но никогда не мог привыкнуть к его дикой, какой–то сказочной красоте.

Первым нарушил молчание Черевичный. Оторвавшись от иллюминатора, он спросил:

— А на куполе острова Рудольфа, где расположен аэродром, не могут быть такие трещины, замаскированные снегом? — и показал на слегка выпуклое плато острова Райнера, края которого спускались в море, зияя глубокими черными безднами.

— В тридцать седьмом году их не было. Прилетим–посмотрим, — ответил я, внутренне содрогаясь от одной мысли, что может с нами случиться, если действительно при посадке угодим в такой провал.

Почти все острова Земли Франца — Иосифа находятся под мощным, до трехсот метров, пластом льда. Острова образованы первозданными породами — в основном базальтами. Языки ледников медленно сползают в море, рождая айсберги. Зимой трещины ледников забиваются снегом и невидимы, но летом, когда снежный покров исчезает, они зияют своей мрачной пустотой. К счастью, такие трещины, как правило, образуются на краях ледников, при спуске их в океан, и нам они мало угрожают, поскольку садится самолет на вершину купола. В фиолетовых далях всплыли до боли знакомые очертания острова Рудольфа.

— Впереди — Рудольф, — сказал я.

— Не уверен, что Рудольф, — смеясь, ответил мне гидролог экспедиции Николай Трофимович Черниговский. — У меня такое впечатление, что на посадке нас встретят не люди, а настоящие селениты! И вообще, Валентин Иванович, куда вы нас завезли? Разве возможна жизнь в этом застывшем царстве?

— С претензиями прошу обращаться к Либину, это он и его коллеги создали здесь первый полярный аэродром, — парировал я.

Либин полушутя–полусерьезно ответил:

— Не знаю, есть ли у селенитов банька, а у нас вы можете, дорогой Николай Трофимович, сегодня же попариться.

Вскоре перед нами полностью предстал весь остров. В фиолетовых сумерках отходящего дня виделась неправильной формы трехглавая пирамида — с вершинами, словно обрызганными густой вишневой краской, а дальше на север уходили бесконечные пространства замерзшего океана.

— Это стартовые огни? — спросил Черниговский.

— Да. Видишь костры, и слева трактор? — кивнул Черевичный утвердительно.