Лёд и порох (СИ)

— Гонишь! — Люська даже подпрыгнула. — Где?

Я присела на низенькую скамейку перед тазиком.

— Сама не поняла. Вроде бы к северу от болотца. Мы решили побегать и где-то минут десять-пятнадцать гнали во всю силу, ну и наткнулись. Значит где-то километра три.

— Побегать? — хорошо, что я еще умею ее изумлять.

— Мне показалось, что Дима нас хорошо поднатаскал и я смогу его сделать.

— А сделал он тебя, как я погляжу. — она хмуро оглядывает грязь на позвоночнике.

— Не то чтобы… — у меня нет пока слов объяснить, что именно происходит с нами.

— Угу. По-другому у вас все, не как у нормальных людей. Ты, сестренка, учитывай, что его сюда твой Тюхтяев лично отправлял с этим делом разбираться. Так что с мужиками тебе определенно прет.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Когда же все это закончится-то? Мало было меня отшвыривать от себя зимой, так теперь еще так…

— Ксюш, ты что? — Люська падает на колени рядом со мной, проверяет пульс и тащит в комнату. — Не психуй, это их самцовые игры, а ты у нас одна, так что забей.

17

Из неотправленных писем:

«Михаил Борисович, если Вы решили разорвать помолвку, то для этого есть способы и попроще.»

* * *

Успеваю нарядиться в очередное торжественное, на этот раз винного цвета платье с глубоким вырезом, едва закрытым тонким кружевом, выхожу к уже сработавшемуся коллективу.

Братолюбов почти перестал коситься на угвазданные брюки столичной шишки, зато я не производила впечатления дамы, шарахающейся по всяким отдаленным оврагам.

— Ксения Александровна, мне осталось только уточнить мелочи. — он зашуршал страничками. — Вы обнаружили тело неизвестного сегодня?

— Да.

— И снова во время прогулки? — и пытается копировать испытующий взгляд Фохта. Но я столько с Тюхтяевым прожила, что на это уже иммунитет имею.

— Именно так. И у меня вопрос к Вам, как представителю власти. Что же за бардак творится в Вашем ведомстве, если порядочная женщина не может на прогулку выйти без того, чтобы труп не найти? Это в деревне-то. Или, может быть, у Вас так принято на похоронных расходах экономить? — и, пока Братолюбов покрывается пятнами, — Когда граф Татищев, мой свекор, был губернатором Москвы, там такого не было.

Федор иронично поднял бровь. Конечно, семьсот человек за пару минут раздавили — не признак порядка, но мы сейчас не об этом.

— Ваше Сиятельство, это необычайное происшествие для наших мест.

— Да неужели? — и сарказм можно размазывать по бутербродам.

— И мы привлекаем все силы для расследования. — бедный мальчик, он еще пытается защищаться.

— Включая доморощенных медиумов?

А вот теперь он поверит и в то, что я тоже обладаю некоторыми способностями.

— Да, Тихон Иванович, я Вас предупреждал, что далеко не все жители лояльно относятся к мистицизму Апполинарии Павловны. — заметил Фохт.

Странный обмен взглядами между ними. Значит не впервой им пользоваться этим странным приемом. И в прошлый раз прокатило. Это у Фохта-то, который моей интуиции раньше не особенно доверял?

— Но раз уж Вы используете любую возможность для расследования, то стоит пригласить эту девочку в нормальные условия, а не по кустам с ней лазить? — подала голос сестрица моя.

Все взгляды обратились на нее.

— Почему бы и нет. — вынесла вердикт мама.

Блестящие идеи у всех сегодня.

— Но я бы посоветовала начать с собак. — пыталась я вернуть беседу в рациональное русло. Куда там!

— Очень хорошо, тогда мы вернемся завтра с утра.

Даже заметки свои тут же забыл.

А когда после ужина мама попросила меня остаться, тут поневоле чувствуешь себя Штирлицем.

— Ксюш, с этим что-то нужно делать. — со вздохом начала она.

— Два посторонних покойника еще не повод продавать поместье. Но если беспокоишься, можем вернуться в Питер хоть завтра.

— Не валяй дурака. Разберись со своими мужчинами. Пора уже. — она присела рядом. — Кого-то из них нужно отпустить. Пусть живет своей жизнью, раз у вас не ладится. И сама тоже живи своей жизнью.

— То есть ты настроена избавиться от Тюхтяева?

— Не я. Ты сама о нем вспомнила. Или поговори с Федей и отпусти его.

— Да я и не держу. Первый раз с того дня увидела…

Обманывать можно даже себя, но не маму.

— Дай всем сохранить лицо. И про свое не забывай. Не только графине, но и любой уважающей себя женщине не пристало вешаться на каждого, кто рядом.

Вот как в дерьме вываляли. И возражать-то особо нечего.

Ночью поворочалась в постели и уже на рассвете села писать письмо.