Лед под кожей

Фомальхиванин утверждал, что справится с нападающими. Что не хочет привлекать армейцев, потому что ссеан это только предостережет. Конечно, это так. Со всех рациональных точек зрения. Это была ловушка, в которой Лукас не мог найти изъяна. Но теперь, когда Аш~шад ушел и его непоколебимая уверенность не освещает всю комнату, сомнения усилились до невыносимого. Все инстинкты Лукаса обострились.

«Что делать? Как еще себя обезопасить?» Он мысленно прокручивал списки своих друзей и знакомых и размышлял, нет ли среди них профессионального военного, мясника, чемпиона по метанию молота или ниндзя, которого бы он даже против воли Аш~шада тайно позвал в последний момент.

Хоть профессионального снайпера с собой и не взять… как минимум он может вооружиться сам.

Лукас вскочил на ноги. Включать свет не пришлось: его глаза уже настолько привыкли к темноте, что для ориентации вполне хватало синеватого сияния стен. Он видел темные очертания сумки, которая висела у Аш~шада на трубе под потолком. Он знал, что внутри были дешевые шоколадные конфеты, шоколадное печенье и прочие мерзости, но, сидя за компьютером, он заметил кое-что еще: рукоятку фомальхивского кинжала, спрятанного в крепких кожаных ножнах. Лукас протянул руку и снял сумку.

Насколько нагло брать в руки чужой нож? Когда Аш~шад ночевал в его квартире, то совершенно не стеснялся воспользоваться любым предметом в хозяйстве. И ножи он брал из ящика со столовыми приборами, когда они вместе завтракали. Однако сейчас Лукасу припомнились всевозможные приключенческие сюжеты, в которых выступали холерики – владельцы холодного оружия. В культурах, где убивают при встрече, оружие – это нечто интимное. У мечей есть имена, а если кто-то коснется жирным пальцем катаны, самурай разозлится куда сильнее, чем хозяйка, у которой заляпали бокалы. Оскорбление чести и пятна смываются не моющим средством, а кровью. Лукас весьма натуралистично представил, как яростный Аш~шад перерезает ему горло.

Но затем он посмеялся над собой. Ведь Аш~шад никогда не проявлял уважения к своему кинжалу. По дороге на Землю он даже не доставал его – и сейчас хранит забытым в сумке. Если бы он был дорог фомальхиванину, тот бы с ним не расставался; однако он не только не взял его с собой, когда они пошли в город, но не взял его даже сейчас на свой ночной обход, когда на то были причины. Лукас примерился, как рукоять ляжет в его руку. И вытащил кинжал из ножен.

Странно. Ему казалось, что лезвие сияет куда сильнее, чем если бы просто отражало свечение грибов на стенах. Клинок сверкал перед его глазами синим огнем, будто и в металле протянулись мицелиальные волокна. Лукас подумал, что кинжал тоже живой, и осторожно прижал его к тыльной стороне руки, чтобы, не оставляя отпечатков пальцев, выяснить, холодный ли он. Но это был металл. Лишь металл.

Лукас почувствовал, как его руки тяжелеют.

– Я с тобой. Я тебя слышу, – шептал в его голове чужой, будто стеклянный голос. – Не забывай обо мне! Никогда не забывай.

Лукас задержал дыхание. В нем разлилось желание, бурлящая вода, ледяная ртуть: прижать сильнее, порезать руку, снять кожу и плоть; обнажить ткани… позволить этому призрачному свету проникнуть внутрь, пропитать кости…

Лукас вдруг увидел Аш~шада. Видел в комнате, похожей на эту, на Д-альфе, в ситуации, о которой лишь слышал. Воображение нарисовало ее неожиданно точно. Аш~шад сидит на полу, один, с кинжалом на коленях. Закатывает рукав до локтя. Опирается рукой на колено. Выбирает место. Делает один надрез, второй, третий, медленно и невозмутимо, глубоко. Оставляет лезвие в ране. Позволяет крови течь.

По свидетельству д-альфийки Рут, подобным дикарским способом фомальхиванин воздавал дань уважения трем мужчинам из купола, которых якобы убил в схватке. Однако Лукас вдруг почувствовал, что на хвосте Аш~шада могут висеть совсем другие силы; другие голоса, шепчущие в ночи, упрекающие, назойливые. Бесконечные литании, которые он пытается заглушить… стихии, которые он пытается задобрить… как угодно, чем угодно, в том числе и своей кровью.