Лед тронулся

— Вадим Михайлович, дорогуша вы мой, рада бы помочь, но не могу. Нас предупредили, что выручка в крупных купюрах сегодня, завтра и послезавтра не должна быть больше, чем в среднем на той неделе. Я сама в полной растерянности, — и понизив голос до шепота, добавила: — Честно говоря, я вообще запретила принимать „пятидесятки“ и „сотки“. Надеюсь, хоть что-то смогу обменять себе и своему комсоставу. Могу вам обменять тысячу.

Возвращаясь в офис, Вадим продумал план действий.

Позвонил Лене и велел срочно привезти к нему все наличные, которые хранилисьдома. А их собралось, худо-бедно, почти двадцать тысяч рублей. Правда, две с половиной тысячи были двадцатипятирублевыми купюрами. Но остальные, как назло, — крупными.

Второй звонок — родителям. Выяснилось, что отец — вот счастливая случайность — с утра поехал в свой подмосковный гастроном. Когда Вадим позвонил туда, Михаила Леонидовича поймали у выхода. В магазине тоже царило сумасшествие, а старому юрисконсульту хотелось покоя и тишины. С возрастом он все больше превращался в эпикурейца — любил вкусно поесть, почитать, пообщаться с друзьями. Причем, в основном, с теми, кто прошел проверку двумя-тремя десятками лет.

Однако, что делать, просьбу сына, а точнее распоряжение, — дождаться его приезда, не выполнить Михаил Леонидович не решился. Тем более, что получил вполне конкретное задание — набрать тушенки и хороших рыбных консервов на девятнадцать тысяч. „Можно еще и водки пару ящиков“, — разрешил непьющий Вадим.

Когда Лена привезла деньги, бледная и взмокшая от страха, еще бы, везти такую сумму, Вадим отправился к директрисе. Вернулся довольный, поскольку выцыганил не одну, а две тысячи. Потом быстро собрался и поехал к отцу.

Конечно лучше бы ему оказаться там пораньше…

Вадим вышел из машины и сразу спустился в подвал. Подсобные помещения магазина — череда холодильных камер и сухих кладовок, тянулись вдоль длиннющего коридора от первого до восьмого подъезда семиэтажного жилого дома. Торговые залы занимали весь первый этаж.

Судя по гомону и периодическим вскрикам над головой Вадима, толпа штурмовала прилавки. Внизу же картина больше напоминала уже покинутое Мамаем поле боя. Двери всех подсобок, включая и морозилки, были распахнуты настежь. Обессиленные ратным делом грузчики покуривали, сидя где попало. Сотники (а может, десятники?) — завотделами бакалейным, ликероводочным, колбасным, молочным, хлебобулочным, и даже мясным, — ошалело делали какие-то записи в своих журналах „прихода-выдачи“ товара.

Вадим поднялся в кабинет директора.

— Что будет, Вадим Михайлович?! — с порога услышал он почти вопль директрисы.

Все, кто сидел в комнате, взглянули на нее с изумлением, Многие-многие годы, практически с момента прихода Осипова-старшего в гастроном, он был для директрисы просто „Мишей“. Про Вадима и говорить нечего. Кроме как „Вадик“, его никто из руководства магазина не называл. Это и понятно. Для директрисы, для двух ее заместительниц, проработавших в гастрономе тридцать слишком лет, Вадим оставался ребенком, на их глазах выросшим. И вдруг — „Вадим Михайлович“.

Разумеется, Михаил Леонидович хвастался перед „девочками“ успехами сына. Знали они и про Америку, фирму, важных клиентов Вадима. В их глазах он стал человеком из наваливавшегося неведомого будущего. Для подмосковного гастронома — посвященный. Поэтому, конечно, какой уж он „Вадик“. Вадим Михайлович.

— Да ничего не будет! — Вадим явно не склонен был к панике и унынию. — Точнее, наоборот, всё будет. Капитализм!

— Интересно, и откуда же это всё возьмется?! Мы сегодня даже макароны с фабрики не смогли заказать. В пределах наших фондов, Вадик! А еще полгода назад нам их впихивали. И фондов на макароны не было! — вспылила Роза, зам. директора, ведавшая бакалеей, ликерами и водкой.

— Да решение на самом деле не такое уж и сложное. Фабрики закупают муку столько, сколько им нужно. Делают макароны, назначают свою цену. Вы по этой цене либо берете, либо не берете. Продаете тоже по своей цене, которую вы определяете. Покупатель смотрит, в каком магазине дешевле. И покупает либо у вас, либо у конкурентов…

— У нашего гастронома в городе конкурентов нет. И при этой власти не будет, — вмешалась директриса. Два года назад горком партии представил ее к Герою Соцтруда. Но в ЦК зарубили — работникам торговли такой почет не полагался. С тех пор она была обижена на власть искренне и навсегда.

— Правильно! — Вадим сообразил, что защищать идеи конкурентного рынка сегодня и здесь с учетом того, зачем он приехал, полная глупость. А объяснять людям, чье благополучие построено на обладании дефицитом, что их ждет, когда наступит конкуренция, еще и негуманно. Учитывая же, что ему именно нынче этим дефицитом предстояло попользоваться, — просто подло. — При этой власти, при таком министре финансов, как Павлов, нас точно ничего хорошего не ждет!