Ледария. Кровь и клятва

Она поднесла дудочку к губам и легко потянула длинную печальную ноту, а Кэларьян зачерпнул немного снега и потер им лицо. Он даже подвинулся ближе к Карланте и краю, поглядев вниз, где утопали в снегу руины Хорна. Остатки стен тянули к небу балки, как сломанные крылья, и это зрелище как нельзя лучше подходило для Песни, которую сейчас пела гэрка, — о ветре, который приходит на могилы. Сколько еще Песен ветра она должна отыграть? Кэларьян опустил голову и плотнее закутался в шубу. Что если вдруг и его религия стала бы утверждать, что души покинувших этот мир могут прийти в него снова? Возможно, это сделало бы простых людей счастливее. Он закрыл глаза и представил, как Верховный отец Церкви читает молитву: «и да пребудут души умерших в Покое, вечно светлом и благостном, и да придут они на землю в День встречи…»

Одна Песнь сменялась другой, перестал падать снег, и вся равнина открылась перед ними, как на ладони. Подул не сильный, но настойчивый ветер, будто призванный гэркой, он ворошил густые волосы Карланты и, может быть, думал Кэларьян, шептал ей что-то на ухо. Вдруг в изменившейся мелодии он узнал мотив Песни Илгота, которому молились глорпы. Ритуал призыва завершался. Кэларьян весь обратился в слух.

Нигде не встречал он религии столь ясной и простой, как эта. Глорпы верили, что мир создали боги, давно ушедшие в небытие. Нет никакой возможности молиться и приносить им жертвы, они не слышат голоса своих детей. Только сами божьи создания могут защитить друг друга, и просить помощи можно у огня, ветра или душ умерших — ибо все мы суть одно и то же. Души великих людей почитались глорпами как Защитники, и это были те, кого на юге считали божествами.

Илгот жил во времена, едва описанные в хрониках. Глорпы тогда пришли на эти земли с затерянного запада, а Объединенное королевство было всего лишь горсткой воюющих общин. Во всем мире еще оставались десятки ящеров, и, чтобы занять их охотничьи территории, людям приходилось драться с огнедышащей тварью, способной за день сожрать небольшую деревню. Илгот, выйдя против целой стаи, сгинул с ней в столпе огня, и, как считал Кэларьян, был одним из посвященных в тайные знания. Никаких орденов тогда еще не было, но талантливому разуму законы Светлого мира открываются так же охотно, как законы движущей силы воды или выплавки руды. Самому постичь знание и использовать его для защиты своих близких — это ли не причина считаться хоть Защитником, хоть богом? Что сказал бы Верховный отец, знай он истинную суть того, что люди принимают за чудо? Церковь отрицает возможность существования Светлого мира. Знай они, что Единый, символ и опора их убеждений, был не богом, а всего лишь посвященным человеком, то разрушили бы свою Церковь, и ушли бы от мира в голые пустыни, как отшельники прошлого. В может быть, наоборот. Уничтожили бы последних посвященных, чтобы навсегда скрыть страшную тайну. Да, это на них похоже: интриговать, скрывать и уничтожать то, что неясно.

Карланта обернулась и, не переставая играть, приподняла одну бровь. Удивленный, Кэларьян пересел на самый край стены. Он не ожидал, что Карланта попросит его спеть — музыка и так имела значение, понятное каждому глорпу, а каждый звук был для них словно буква. Но из уважения к Илготу стоило произнести слова Песни вслух. Подражая Карланте, старик выпрямил спину, высоко поднял голову и закрыл глаза. Голос, поначалу сиплый, быстро окреп, но от волнения порой взлетал до высоких нот — в такие моменты Кэларьяну чудилось, что магический поток, бурлящий от заповедных звуков, поглотит его целиком. Однако страшный корсийский акцент рвал светлые нити на части, и они испарялись в морозном воздухе, не набирая истинную силу.

Произнеся последние строки, Кэларьян замолчал, а девушка застыла, глядя перед собой. Теперь она будет ждать, когда с ней заговорит отец, но, конечно же, ничего не услышит. Даже если бы гэрка пробилась в Темный мир, услышать ответ умершего смог бы далеко не каждый посвященный. И не каждый смог бы принести необходимую для разговора жертву — человеческая жизнь. Если бы для этого не нужна была жертва, разве не отдал бы Кэларьян все на свете, чтобы просто сыграть на дудочке и услышать Эмилию? Отдал бы, даже зная, как она его презирает.

Он глубоко вдохнул, унимая лихорадочные мысли, как вдруг увидел, что Карланта подтянула ноги к груди, обвила их руками и сидит, как ребенок, ждущий трели соловья. Она ничего не слышала, но на лице ее была написана радость, и перед стариком тут же возникло давнее воспоминание: зимний день — один из тысячи дней в Глорпасе — они с Карлантой в его домике, он как раз пишет о религии глорпов, а девочка, услышав о невозможности разговора душ, доказывает, что это неправда, что все на земле могут услышать друг друга, но, может быть, не знают как. Кэларьян точно, как тогда, почувствовал глубокое презрение к себе за черствые слова. Глорпы не могли дотянуться до умерших, но к тайному знанию подобрались очень близко, хотя не знали этого. Видит Единый, лучше никому не знать.