Ледария. Кровь и клятва

Все, радости как ни бывало. Иллюзии — еще более странные, чем живой Эдуард, — если захватывали отца, то надолго. Здесь кончалась всякая надежда на общение, и дальше ему нужна была только хальтская белоголовка — зареченский дурман, унимающий буйство.

В детстве Симель пугалась этих странных выкриков, пока старый Берж не показал ей золотую руку — настоящую, отлитую как по человеческой, которая хранилась когда-то у отца. А значит, у безумия все же была основа. Взялась эта рука из каравана, погибшего когда-то на пути через долину, и никто не знал, что оплатили ею Грегору — а может просто нашли на месте разорения — но золото это, да и любое золото вообще, с тех пор как будто жгло его виной. Симель догадывалась, что в банде Фрейцера для отца воплотились те, от кого двадцать лет назад он не защитил караванщиков.

Что ж, она сделала все, чтобы победа проникла сквозь толщу лет туда, где находилось сознание отца, и принесла ему немного покоя.

Просто этого оказалось мало.

Разогретые упражнением мышцы пели под свист металла в воздухе, плечи и запястья работали, как хорошо смазанный механизм. Ну, еще половину часа нагружать руки, а потом, раз лошади не видать еще долго, можно пробежаться по черной лестнице для слуг вверх и вниз десять раз, чтобы хоть как-то напомнить телу, что оно когда-то выдерживало.

Симель сдула прилипший к потному лбу локон и запретила себе тяжелые мысли. Сейчас у нее другая жизнь, и нужно успеть выспаться и поужинать, прежде чем подняться на дежурство к человеку, еще ценящему ее той, кто она есть.

Глава 5. Руины

Над руинами старого города плыла тихая грустная музыка. Низкий звук дудочки, гэрки, заставлял снежинки прекращать свой танец и тихо скользить к земле. Солнце так ни разу и не показалось за тучами, накрывшими Глорпас огромными ладонями. Карланта сидела на краю обвалившейся башни, поджав под себя ногу и покачивая второй над лежащими внизу обломками зданий. Ее пальцы выводили мелодию Песни ветра, провожающего души тех, кто погиб на бескрайних просторах. Кэларьян вглядывался в ее лицо, приютившись подальше от края, и вспоминал, как шесть лет назад она играла эту Песнь, когда ее отец не вернулся из похода за Волчье озеро. Она молила ветер привести к нему хищников, чтобы освободить душу от тела. Кэларьян промолчал тогда — молчал и сейчас. Души умершего нет ни в этом, ни даже в Светлом мире, и бренные останки ей не тюрьма.

Он поглядел вдаль и прикрыл глаза, уставшие от снежной белизны. Живые говорят, что видят тени мертвых, может, и сейчас где-то там ходят тени непогребенных глорпов. Чем это хуже Обители покоя, обещанной его церковью? Если бы он так не мерз среди этих камней и сугробов, то и сам согласился бы вечно бродить по снегам.

Карланта без остановки начала новую Песнь. Две мелодии переплелись у нее так искусно, словно были частью одного целого, но Кэларьян даже сквозь дрему ощутил перемену. Гэрка издавала звуки, подобные формулам, и светящиеся нити Песен плыли в воздухе, как речные водоросли. Даже запретив себе касаться свечения, Кэларьян видел его: яркое, слепящее — от Песни о смерти, и мягкое, оседающее кольцами — от Плача тех, кто не дождался охотника.

Он отвернулся, чтобы ненароком не погрузиться в поток, и поглубже натянул капюшон. Ничто, кроме Песен, не делало его столь беззащитным перед Светлым миром.

Наверное, он уже заснул, потому что вдруг увидел поля южных земель так, словно летел над ними, как птица, — и отовсюду была слышна эта плавная музыка. Он пролетал над домами и видел внутри людей, а среди моря льна и пшеницы, так не похожих на снег, в руках детей гэрки пели ветру, ведь это еще одна песня для ветра…

Кэларьян не заметил, как прекратилась музыка, и очнулся, только когда услышал тихий голос:

— Дедушка…

— О, прости, я забыл, где нахожусь, — он стал выбираться из недр мехов, и снег с капюшона посыпался на седые волосы. Он чувствовал себя виноватым, но не мог противиться усыпляющему действию гэрки.

— Хочу, чтобы ты знал: мы исполняем призыв для моего отца и скоро увидимся с его духом.

— О, — сказал Кэларьян, чувствуя еще большую вину, так как ему, вероятно, надо было как-то ее поддержать, — но ведь годовщина завтра…

Девушка кивнула, сморщив нос:

— Завтра мне придется призывать для всех. А сейчас я поговорю с ним одна. Просто побудь со мной, ладно?