Леденцовые туфельки

«Это просто несчастный случай, Случайность, — твердила я ей, когда она каждую ночь просыпалась в слезах в нашей маленькой квартирке на бульваре Шапель. Анук, на самом деле ничего такого не бывает. А вот случайностей в нашей жизни хватает. И это тоже всего лишь случайность».

И примерно через полгода она постепенно поверила мне. Ночные кошмары прекратились. Она снова казалась счастливой. И все же в глазах у нее что-то осталось — она словно переставала быть моим летним ребенком и очень быстро взрослела, становясь старше, умнее и… отчужденнее. А теперь и Розетт — мое зимнее дитя — с каждым днем становилась все больше на нее похожей. Маленькая Розетт, живущая в своем собственном мире и не желающая расти, как все другие дети, не желающая ни ходить, ни говорить и лишь внимательно наблюдающая за всем происходящим глазами крошечного зверька…

Сами ли мы в ответе за это? Логика говорит «нет». Но ведь и у логики пределы ограничены. А тот ветер снова здесь. И если мы не подчинимся его зову, кого он тогда заберет вместо нас?

На Монмартрском холме деревьев почти нет. Уже и это для меня хорошо. Однако декабрьский ветер по-прежнему пахнет смертью, и никаким ладаном не защититься от его темного соблазна. Декабрь — это всегда время тьмы, чистых и нечистых духов, огней, которые зажигают при умирающем свете дня, точно бросая вызов наступающей темноте. Святочные божества суровы и холодны; Персефона заточена в своем подземелье, а весна кажется далеким-далеким сном.

V'là l'bon vent, v'là l'joli vent…
V'là l'bon vent, ma mie m'apelle…

А по пустынным улицам Монмартра бродят Благочестивые, пересекая любые границы и пронзительными криками выражая свое презрение к тому времени года, когда царят тепло и доброжелательность.

ГЛАВА 2

11 декабря, вторник

Итак, лиха беда начало. Потом все пошло само собой. Анук рассказала мне всю эту небольшую историю почти целиком: шоколадная лавка в Ланскне, затем громкий скандал, смерть той женщины, затем жизнь в Ле-Лавёз, рождение Розетт и появление Благочестивых, которые тщетно пытались отнять ее у матери.

Так вот, значит, чего она боится. Бедная девочка! Не думайте, что если в данном случае я ищу какой-то корысти, то у меня совершенно нет сердца. Я слушала сбивчивый рассказ Анук, обнимала ее, когда воспоминания эти становились уж очень болезненными, гладила по голове и вытирала ей слезы — между прочим, никто даже такой малости не сделал для меня, когда мне было шестнадцать и весь мой мир неожиданно рухнул.

Я успокаивала ее, как могла. Магия, сказала я, это инструмент Перемен, подобный приливам и отливам, которые помогают нашему миру сохранить жизнь. Все на свете взаимосвязано: зло, сотворенное в одном полушарии, в другом будет уравновешено добрым деянием. Без тьмы нет света, без ошибок нет истины, ни одна нанесенная обида не остается без отмщения.

Что же касается моего личного опыта…

В общем, я кое-что рассказала ей — ровно столько, сколько было необходимо. Во всяком случае, этого оказалось вполне достаточно, чтобы мы стали заговорщиками, объединенными угрызениями совести и чувством вины; чтобы я смогла постепенно оторвать ее от мира света и подтащить к самой границе мира тьмы…

В моем случае, как я уже говорила, все началось с одного мальчика. И закончилось, в общем, им же; ибо если в аду не встретишь более свирепой фурии, чем женщина, ставшая объектом презрения и насмешек, то на земле нет ничего страшнее обманутой ведьмы.

Неделю или две все шло очень даже неплохо. Я прямо-таки царила среди прочих девчонок, наслаждаясь завоеванной славой и тем неожиданно высоким статусом, который вдруг обрела. Со Скоттом мы были неразлучны, но он оказался слаб и весьма тщеславен — собственно, именно эти качества и сделали его так быстро моим рабом, — так что очень скоро искушение поболтать обо мне в мужской раздевалке, похвастаться перед приятелями, походить с задранным носом и, наконец, понасмешничать надо мной вместе с другими стало слишком сильным, чтобы он смог ему противостоять.