Леди и лорд

Джонни заключил ее в объятия и снова, в который уже раз, ощутил, как мала и беззащитна эта женщина рядом с таким великаном, как он. Все в ней — эта шелковая шаль, покрытая затейливой вышивкой, шерстяное платье, мягкость которого ощущала даже рука в перчатке, и печаль в глазах — было настолько родным и близким, что у него защемило сердце.

— Жизнь моя, — только и смог прошептать он, жадно вдыхая непередаваемый аромат ее духов, заставляющий словно наяву увидеть лепестки роз и вспомнить о ночах, проведенных в объятиях друг друга.

— Возьми меня с собой, — в последний раз взмолилась она, прижимаясь к нему и поднимая свои зеленые глаза, в которых читалось отчаяние.

— Не могу.

В его голосе она распознала ту решимость, которая всегда говорила о том, что решение принято окончательно и бесповоротно. А потому ей не оставалось ничего иного, как взять с него обещание:

— Два дня — не больше?

Он кивнул.

— Обещаешь?

— Обещаю, — покорно произнес он, вынужденный ужать сроки своего отсутствия.

— Я не усну без тебя.

— А я — без тебя, — пробормотал мужчина, думавший когда-то, что никому не отдаст своего сердца.

— С тобой действительно ничего не случится? — Ее голос дрожал от тревоги.

Он покачал головой и, склонившись, поцеловал жену в обе щеки, залитые слезами.

— Я буду считать часы до нашей встречи, — прошептал Джонни, напоследок прижимая ее к себе. — Не забывай о нашем ребенке, — добавил он севшим голосом и решительно зашагал прочь.

Уже в седле, перед тем как пустить коня рысью, он помахал Элизабет и позже, когда обернулся, доехав до конца подъездной дороги, увидел маленькую фигурку жены, по-прежнему стоявшую на том же месте. На фоне громады Голдихауса она казалась совсем крохотной.

— Бог даст, вернусь, — горячо прошептал Джонни и поднял руку, прощаясь с женой, своим еще не родившимся ребенком и отчим домом, не одно столетие дававшим кров сменяющим друг друга поколениям Кэрров.

В тот вечер войско Кэрров собралось в Картер-Баре, и он, помня о своем обещании, сел за письмо супруге. Джонни уже проделал немалый путь верхом, ему предстояло провести в седле еще несколько часов, и к тому же неведомо было, какая судьба ожидает его впереди. Но все же, несмотря на тревогу и усталость, он старательно вывел карандашом на клочке бумаги:

«У меня нет времени, чтобы описать все, что я чувствую, думая о тебе. Могу сказать лишь, что люблю тебя больше всего на свете и с нетерпением жду, когда снова смогу обнять. Ты — в моем сердце сейчас, когда я пишу эти строки, и навеки останешься в нем.

Твой любящий муж Джонни».

Отправив это письмо с посыльным, Джонни вместе с остальными Кэррами поскакал дальше в ночь, в направлении Ридсдейлского леса. Достигнув замка Грэм за два часа до рассвета, войско рассредоточилось вокруг цитадели. К стенам из дикого камня, прямо под стражей, ходившей кругами наверху, были неслышно приставлены штурмовые лестницы. До самого последнего момента часовые так и не догадались о том, какая сила скопилась во тьме у них под самым носом. На дороге, по которой ополчение пришло к замку, был оставлен конный отряд, чтобы обеспечить при необходимости путь к отступлению. Все это было быстро и неслышно проделано в предрассветной мгле. И когда настал момент идти на приступ, Джонни Кэрр первым поставил ногу на ступеньку штурмовой лестницы. По сигналу его руки тысяча человек пошли следом.

Лэйрд Равенсби вел своих людей на бой. Темные фигуры его воинов ползли вверх по стенам подобно безмолвному приливу — с мечами в ножнах и кинжалами в руках, готовые биться за жизнь своей леди.

Вначале была снята стража. Часовые повалились с перерезанными глотками, не успев даже вскрикнуть. Хорошо укрепленный замок Грэм, расположенный в самой чаще Ридсдейлского леса, все еще был погружен в мирный сон. Бегавшие внизу собаки, почуявшие запах крови, забеспокоились было, но им тут же бросили заранее припасенную кровавую говядину, и те жадно набросились на еду.