Леди и лорд

К счастью, Джонни не успел прийти в сознание, когда врач обрабатывал ужасные раны, которыми была сплошь покрыта спина пленника. Это был долгий и изнуряющий процесс. В какой-то момент боль, судя по всему, стала столь нестерпимой, что Джонни начал стонать даже в забытьи. Этот стон был скорее похож на низкий звериный вой.

Элизабет запретили с ним разговаривать, однако она положила ладонь на его стиснутый кулак, и рука Джонни дрогнула. Очевидно, тихое прикосновение любимой все же отозвалось где-то в темных глубинах помутившегося сознания… Его пальцы разомкнулись. Элизабет вложила свои пальцы в руку мужа, и он слегка пожал их. Ей хотелось разрыдаться, но она не посмела, поскольку это могло вызвать непредсказуемую реакцию со стороны отца. Сейчас она находилась полностью во власти его прихотей, а потому просто накрыла свою ладонь, которую не отпускал Джонни, пелериной и молча потупилась.

Элизабет не позволила лекарю сделать Джонни кровопускание. Он и так потерял слишком много крови — его лицо было серым, как у мертвеца. В конце концов доктор глубокомысленно согласился, что если отворение крови однозначно считать процедурой, способствующей поправке здоровья, то после уже полученной дозы «лечения» пациент наверняка станет здоровее раз в сто. На рубцы и открытые раны была тщательно наложена мазь, а ложе больного сделали более удобным, бросив в повозку несколько охапок сена и попону.

И когда врач наконец произнес: «Выпейте маковый сок, милорд», Джонни, кажется, услышал его, потому что послушно принял лекарство.

Настойка опия и в самом деле помогла. Дыхание Джонни стало более ровным, боль несколько утихла. Воспользовавшись этим, Элизабет распорядилась, чтобы его перенесли на мягкую подстилку, приготовленную в открытой повозке.

На зимнем воздухе раны не так кровоточили, и благодаря этому на протяжении всех десяти часов нелегкого путешествия в Эдинбург состояние Джонни не ухудшилось. За дополнительную плату в шесть тысяч гиней Элизабет добыла себе место в повозке рядом с мужем, согласившись на то, чтобы при них неотлучно находился охранник. Она обещала и не выходить в разговоре за рамки самых общих тем. Она готова была согласиться на все что угодно, лишь бы находиться возле мужа.

На протяжении всего пути Джонни почти ни разу не шевельнулся, и Элизабет только радовалась этому. Настойка опия одурманила его, истерзанное тело освободилось от оков боли хотя бы на время. Однако, едва они прибыли в Эдинбург, их разлучили.

Джонни тут же бросили в подземелье Эдинбургской крепости, Элизабет повезло больше: местом ее заточения стала скудно обставленная, зато чисто прибранная комнатка в одном из особняков Куинсберри с окнами на улицу Кэнонгейт. Роль надсмотрщицы выпало исполнять Кристиане Данбар, племяннице Куинсберри. От нее Элизабет узнала, что ей не велено ни с кем разговаривать до тех пор, пока не наступит ее черед давать показания на суде.

Для окружающих она оставалась невидимкой, чего никак нельзя было сказать о Джонни, дело которого имело ярко выраженную политическую окраску. О нем знали повсеместно, хотя в подземные казематы вход был заказан всем, кроме стражи. Эти ямы, расположенные глубоко под старым фундаментом крепостных башен, находились под неусыпной охраной, и никому не удавалось бежать. Большие сомнения вызывало то, доживет ли пленник до суда в этих сырых и темных стенах.

Поздно ночью, едва весть о прибытии беглецов достигла ушей Куинсберри, Гарольд Годфри был приглашен в личные покои своего покровителя. Там ему в полной мере довелось испытать на своей шкуре гнев герцога, взбешенного тем, что его клеврет дал волю чувству мести в отношении Джонни Кэрра. Подобная мстительность была для Годфри непозволительной роскошью, поскольку могла стоить им богатейших поместий в Шотландии.

— Запомните на будущее, — наставительно произнес Куинсберри, нервно расхаживая по кабинету, чтобы хоть как-то утихомирить рвавшееся наружу бешенство, — можете сколько угодно сечь плетьми вашу солдатню. Можете даже убивать. Но только, ради Бога, умерьте свой пыл с арестованными, которые представляют столь огромную важность. И молитесь, чтобы Равенсби не умер до того, как ему по всей форме будет вынесен приговор. Иначе вам придется дорого заплатить за собственную глупость. Господи, не хватало мне еще выпустить из рук такие имения в Приграничье! Кстати, до меня дошли слухи о том, что в случае, если милорд Кэрр отдаст Богу душу, ваша своевольная дочка не станет давать показаний. Вы хоть понимаете, что это для нас означает, старый вы идиот?! Хотя, возможно, ее показания могут и не пригодиться, я бы предпочел, чтобы они все-таки понадобились!

В том, что касается манипуляций и интриг, Куинсберри слыл непревзойденным мастером. Всяческая жестокость ему претила — она лишь затрудняла тонкие дипломатические маневры. Он предпочитал иметь дело со взяточниками, а взяточники не переносят и запаха крови.