…
…
…
…
…
Ллойд, глядя на нас, улыбается. Он изменился за эту долгую ночь, постарел и теперь выглядит обычным человеком. Исчезли узоры мураны, и не только у него.
Мне непривычно видеть Кайя без них. Я снова и снова касаюсь белой кожи, проверяя, он ли это.
…
…
…
Они оба думали, что есть еще в запасе лет десять.
– Я наконец стеклом займусь. – Ллойд не подслушивает мысли, скорее уж тема разговора слишком очевидна. – Всегда мечтал о своей мастерской. Есть у меня одна прелюбопытная задумка…
– А Гарт?
– А что с ним? Я ведь никуда не исчезну. Буду помогать премудрыми советами.
Смеется, рукавом вытирая струйку крови, которая ползет по шее.
– Это пройдет. Мы живучие… так что в ближайшие пару десятков лет Гарту от меня не избавиться.
Наверное, так и должно быть: без боли, вражды, борьбы и противостояния, без ломки под собственные представления о правильности.
Ллойд просто будет рядом. Иногда этого достаточно.
– Самое парадоксальное, – он ложится и разглядывает черное небо, – что большинству людей плевать, кто стоит над ними. Протектор. Человек. Маг. Система. Многие действительно не ощутили бы разницы… во всяком случае, лет двести – триста, а это десять – пятнадцать поколений, каждое из которых привыкает жить в условиях, чуть отличающихся от прежних. И для них потеря сил была бы нормой…
В этом нет ничего нормального, но я уже чувствую себя намного лучше.
– И мы воюем отнюдь не за мир и всеобщее благо, а за территорию. И право жить.
Конкуренция, значит.
…
Кайя дует мне на плечи, и я чувствую искры, которые оседают на коже.
…
…
…
…
…
В виде миров, привязанных сетью? И теперь, заращивая раны, Хаот будет выкачивать силы из них?
…
Мне жаль те, другие миры, которые иссякнут, поддерживая жизнь в том, что рождено было мертвым. Но я понимаю, что великий крестовый поход на магов – вряд ли удачная идея.
Вроде нашего упрямого мира.
…
Искры тают на моих ладонях, возвращая мне утраченные силы.
…
Для кого-то это будет рано. Для многих – поздно.
Но думать об этом я могу лишь абстрактно.
…
…
И мы уходим утром, вернее, по ощущениям сейчас именно утро, хотя тьма по-прежнему плотна. И мне начинает казаться, что она пришла навсегда.
– Еще пара дней, и рассеется, – уверяет Ллойд.
Он обнимает меня, и, пожалуй, от такого проявления эмоций мне становится неловко.
– Я рад, что не ошибся.
– В чем?
– Во всем. – Он достает цветок, но стеклянный – лиловый подснежник на тончайшем стебельке. – Мне, пожалуй, следовало бы извиниться, что я тебя подавил, но…
– Не будешь?
– Не буду. Представь, что рядом с тобой кто-то кричит от боли. Изо дня в день, громко, настолько громко, что ты не в состоянии спрятаться от этого крика.
В таком случае извиняться следовало мне. Но я не стану. Он мог бы хотя бы спросить.
– Настя?
– Уже скоро. Она помнит тебя. Просила отдать. Вот.
Бусины на длинной нити. Крупные, неровной огранки, полудрагоценные, но для меня они дороже тех топазов, которые Кайя отдает для дочери.
Я не хочу пропускать ее день рождения, но утешаю себя тем, что теперь этот день будет, как и многие иные дни. И я отдаю бусы Кайя, забавный получается браслет.
А утро и вправду наступает. Серое. Войлочное.