Леди и война. Цветы из пепла

Появился с той, больной стороны, хоть бы граница и заперта была. Он прошел сквозь заслон и поселился в домике, где прежде теща градоправителя обитала. А сам градоправитель характером враз подобрел, услужлив сделался, каждый день в этот самый домик цветы шлет. Не чужаку, конечно, а жене его, которая не то чахоткой, не то вовсе черной меланхолией, неведомой болячкой, больна.

Для тещи небось жалел букетов…

Меррон слушала рассеянно. Да и слушала ли?

Ей нужно время.

И первый день в саду ничего не меняет. Второй тоже… десятый. А торопить нельзя. Но когда однажды Дар задерживается, Меррон выходит в сад сама.

– Тебе здесь нравится?

Молчит. А слышать ее не получается: слишком истончилась связь, того и гляди оборвется.

– Мирно. – Она отвечает на следующий день.

И Дар соглашается: да, мирно.

Сквозь кружевную крышу беседки проникает солнце, расцвечивает стол причудливыми узорами. И терпко пахнут розы, жимолость, что-то еще, чему Дар не знает названия. Он ничего не смыслит в цветах, знает только, что их здесь много.

Он принес в беседку подушки и плед. На улице жарко, но Меррон все равно мерзнет.

Это тоже симптом.

Сбросив туфельки, она забирается на скамью с ногами и пристально рассматривает собственные ступни. Узкие. И пальцы длинные, тонкие с аккуратными ноготками. Мозоли исчезли бесследно, а шрам – это мелочь.

– Тебе принести что-нибудь?

Она мотнула головой, но вдруг задумалась, прижав мизинец к губам.

– А… варенье есть?

– Какое?

– Крыжовниковое… или крыжовенное. Не знаю, как правильно. Или вообще любое…

В доме имелось и «крыжовниковое», прошлого года, и свежесваренное земляничное. Дар захватил сливки и маленькие булочки с медом. Меррон постоянно забывала, что должна есть.

Варенье она пробовала осторожно, словно опасалась, что то может быть отравленным.

– Мы здесь надолго? – Она ела сразу и то, и другое. Разламывала булочку пополам и одну половину опускала в миску с земляничным, а вторую – с крыжовенным. Запивала сливками.

И вид был серьезный, хмурый.

Живой.

– В саду? – уточнил Дар.

Страшно было спугнуть это ее возвращение.

– Нет. В доме… в городе…

– Тебе не нравится?

На нейтральной полосе не так много городов, в которых Дар мог бы жить. И здесь не получится остаться надолго. Год-полтора, а больше он без источника не протянет.

– Нравится. – Она протянула кусок булки. – Ты… извини, что я такая. Сил совсем нет. Я пытаюсь, а… их нет. И все время спать хочется, только никак не засыпается. Мне просто надо отдохнуть, да?

– Да. – Булка сладкая до приторности.

– И все будет хорошо?

– Конечно.

Кивает. Верит? Не похоже на то. А на носу капля варенья, и Дар снимает ее. Земляничное.

– Ты сегодня тоже уйдешь?

– Мне надо учиться.

Соотносить теорию с практикой. Вспоминать. Или запоминать, зазубривать то, что, возможно, когда-нибудь будет полезно. Эти вынужденные недолгие расставания заставляют нервничать, но Дар не готов видеть Ллойда на своей территории, пусть бы от нее были лишь дом и сад, и те одолженные.

– Если хочешь, я останусь.

– Хочу. – Меррон все-таки ложится, сунув ладошки под щеку. – Когда ты уходишь, мне… нехорошо. Я начинаю думать, что ты не вернешься…

Волосы у нее отрастают медленно и жесткие, как конская грива.

– И думаю, думаю… от этого мерзну. Ерунда, правда? Не бывает, чтобы от мыслей замерзали.

Бывает. Дар бы отогрел, только пока не умеет. И если бы не сказала, он бы даже не понял, что не должен уходить.

– Мне казалось, что тебе все равно.

– Нет. Я просто не хочу мешать. Зачем ты вообще со мной возишься?

– Затем, что… помнишь, я обещал тебе все объяснить? Будешь слушать?

Будет, она переворачивается на спину и смотрит внимательно, настороженно даже. Недоверчивая женщина. И удивительное дело – рассказывать ей легко, настолько легко, что хочется рассказать вообще все. Про ту дорогу, кресты, красный шарф и ночь огненных кошек.

Про Арвина Дохерти.

Сержанта.

И другие дороги, которым не было конца. Про крепости, войну, и… и ей нельзя такое слушать. Быть может, как-нибудь потом. Есть ведь и другие истории. О домах и красной черепице крыш. О ежегодной ярмарке, куда привозили товары со всей Фризии. О том, как он сбежал из дому, чтобы пойти с бродячими артистами, и заблудился в толпе… о неудачной краже сахарного кренделя – денег Дар лишился быстро, а желания остались.

…о позорной поимке, розгах и полугодовом запрете на сладости.

…о шоколадных конфетах, которые брат таскал в рукавах, потому что карманы бы оттопыривались, а рукава были широки, удобны. Наверняка отец знал про те конфеты, но молчал, делая вид, что не замечает.

…системе.

Наверное, обо всем, что с ним происходило.

Только рассказчик из него никудышный, если Меррон засыпает. И сон ее глубок, спокоен, поэтому Дар не решается его нарушить. В саду действительно мирно. Бабочки. Птички. Розы вот.

Варенье недоеденное, на которое слетаются осы.

Непривычное, оттого и неудобное ощущение покоя. Оно длится и длится… и Дар сам поддается дремоте, сквозь которую слышит сад. И скрип калитки. Шаги – старый садовник, которому разрешено здесь появляться. Звонкие женские голоса горничных… скоро уйдут.