Леди мэр

Как я возвращаюсь в Сомово, я помню плохо, но обнаруживаю себя бредущей по нашей набережной и посасывающей коньячок из стеклянной фляжечки со штампом ресторана «Утес». Останавливаюсь и разглядываю нечто черное и громоздкое. В черном берете. В черных перчатках. И черных клешах. Людмилин супруг сидит на спинке садовой скамьи, хмуровато-задумчиво вглядываясь в черные воды Волги в просверках фонарей.

— Ба! Кого мы видим! — радостно объявляю я. — Позволите… с вами… посидеть?

Я с ходу, хотя и не без труда, влезаю на скамейку с ногами и утверждаю свою пятую точку рядом с этим типом. Скамейка почему-то не стоит на месте и покачивается.

— Опять, значит, в Сомове? Как жизнь? — бодро спрашиваю я. — Успехи в боевой и политической подготовке? И между прочим, вы к какому флоту приписаны, сэр?

— По-моему, Лизавета Юрьевна, вы, как выражается майор Лыков, «назюзюкамши».

— Конечно. Есть причина… — Я отсасываю из фляжечки. — Как хорошо, что вы тут… сам по себе… И я тут… сама по себе… А еще лучше, что вы чужой… Вы мне — до лампочки, и я вам — до лампочки… Я, кажется, была при нашем знакомстве… несколько нетактична?

— Я этого уже не помню, но вообще-то я такого не ждал, уважаемая, можно сказать, обожаемая населением хозяйка города — и бродит как неприкаянная…

— Уважаемая! Обожаемая! Вы думаете, мне здесь хорошо? Ошибаетесь! Только между нами… Как вас? Денис?

— Касаткин.

— Я ненавижу этот поганый город, Касаткин!.. Ненави-ж-у-у… Здесь ни от кого никуда не скроешься, даже надраться толком не могу: в доме — ребенок… Я не имею права его напугать. Зайти в кабак? «Боже, да она же пьяница!» С мужиками в порту закусить? Тогда шлюха. Извините… я вас не отвлекаю… своими мыслями?

— Вы считаете это мыслями?

— Ч-ч-частично… Все напросвет… Все секут… Все изучают… С кем заговорила? Кому улыбнулась? Почему? Что бы это значило? Как голая в бане. Да и в бане мужние дамы и невинные девицы тебя рассматривают, как… экспонат в анатомичке.

— Как это?

— А так! Как у нее с радиусом кривизны ног? Коэффициентом упругости задницы? Топологией сисечек? Извините за выражение, но их даже растительный покров волнует. А какое им, к чертовой матери, до этого дело? Я же за них замуж выходить не собираюсь.

— Может быть, вы преувеличиваете?

— Ерунда! Везде глаза… глаза… глаза… Вот вы полагаете, мы здесь одни, господин Касаткин? Да завтра весь город будет гудеть о том, что поддатая Лизавета Басаргина пробовала подцепить приезжего мужика на набережной.

— Я не стою ваших усилий.

— Да я и не собираюсь. Что это вы о себе возомнили? Просто у меня вчера был день такой… тяжелый. Вчера я потеряла самого близкого и самого необходимого мне человека… Никогда не думала, что так случится. А сегодня еще одного… одну… Но сегодня я оплакиваю то, что потеряла вчера. До той, которую я потеряла сегодня, вместе с ее коровой, я дойду завтра… Понимаете?

— Нет.

— Это неважно. Вчера она от меня ушла… безвозвратно…

— В каком смысле?

— Элементарно… Взяла… и уехала замуж. Вот так. Взяла и ушла. А клялась — на всю жизнь… На всю жизнь…

— Всего лишь?

— Вам мало? Мне достаточно. Вот завтра… проснусь, а ее нет. Сяду завтракать, а ее нет. Выйду на работу, а ее нет!

— Эх! Мне бы ваши заботы! Извините… я просто устал сегодня… Мне рано просыпаться…

Я начинаю что-то смутно вспоминать. Что-то мне говорил вчера Лыков.

— Касаткин.

— Да.

— Вы бы поосторожнее… с собой… Шляетесь по глухоманям… Все своих ищете… Я знаю, вы же черт-те куда забираетесь… Даже к углежогам на Коровьи болота… В одиночку… У нас тут народ любопытных не любит.

— Вот хоть в это не лезьте… Честь имею!

— Имейте… Имеете… И за то, что скамеечку освободили, вам зачтется… Хорошая скамеечка… Удобная… Я посплю тут…

Меня сносит со спинки вниз, я переворачиваюсь кверху спиной и, уткнувшись в рукав, мгновенно отрубаюсь. Засыпаю, значит…

Утром Кыська говорит, что меня домой принес на руках какой-то военно-морской дядька. И велел ей приготовить наутро огуречного или капустного рассолу или чаю с лимоном.

— Хм… Кысь… А что? Я была… очень не очень?

— В стельку, — беспощадно говорит она. — Как папка, когда с мамой Симой поругается.

А «мама Сима» легка на помине.

Вот кого я не ждала, так это ее!

Евлалию в моей приемной она прошла без всяких помех, та просто не осмелилась придержать столь значительную сомовскую бизнес-леди. Серафима просто пышет здоровьем и мощью — румянец во всю щеку, медленнопрекрасная, как кустодиевская купчиха, упакованная в лайку и кожу, моднючую до писка.

Степан Иваныч подсовывает мне бумаги на подпись, а она сидит в «приемном» кресле и с интересом разглядывает, что тут изменилось в кабинете после сестрички.

— Оставь нас, Степан Иваныч, — подумав, прошу я его.

— Да я вроде тоже не посторонний… — Он явно побаивается оставлять меня наедине с супругой.

— Иди, иди…

Удаляется он с большой неохотой.

Серафима не сдерживает ухмылочки:

— Заботится мой о тебе?

— Не без этого. Чем обязана, Серафима Федоровна?